— Огонь!
И пошло! Пули посыпались с перекрестка. Немцы, не ожидавшие стрельбы, рассеялись во все стороны и, укрывшись по домам, стали отстреливаться. Ах, очень скоро заметили они, что нападают на них не с одной стороны: пули летели не только с дороги, но и со склона над выселками, и из перелесков: одним словом, стреляли им не только в лоб, но и в спину. Это дали о себе знать те, кто прибежал из Медведёво.
Чем меньше было наших, тем смелее должны были они действовать. Перебегая от леса к канавам, к насыпи узкоколейки, они подбирались все ближе и ближе к домам, в которых забаррикадировались немцы.
А лесная контора горела как свеча.
Жаль, не могу ни слова сказать, что думал и что переживал милый наш герой Мишко Стрмень. Только вряд ли он в ту пору занимался арифметикой. Скорее всего, думал он об отце, ушедшем в бой. Но если бы только Мишко мог подозревать, что сейчас творится в школе, наверняка подумал бы и о ней, хоть теперь! Почему? Сейчас скажу.
В доме учителя как раз ждали, что отелится корова. Бог ее знает, зачем она выбрала такое неподходящее время, но ничего не поделаешь — корова лежала без сил, то и дело подергивалась и жалобно мычала.
— Сходи-ка, взгляни, как она там, — сказала учительница.
Такой момент, конечно, упускать нельзя. И вот учитель выбегает во двор — и наталкивается на три немецких автомата!
О господи, вот это сюрприз! Учитель мгновенно забыл и думать о корове, подошел к офицеру и, состроив дружеское лицо (это когда кругом кипела схватка не на жизнь, а на смерть!), скоренько припомнил несколько немецких слов:
— Ich… bin… Oberlehrer… stellt sich vor![42]
Вежливость так вежливость, подумал, видимо, офицер, щелкнул каблуками, выбросил в знак приветствия руку и отчеканил:
— Forstmeister Hermann Köck![43]
Впрочем, никакая культура не могла смягчить их поведение. Они обыскали весь дом, перебили стекла, разломали шкафы, облазили все уголки… Партизан искали! Потом бросились в классы и расставили пулеметы у выбитых окон.
Вот вы, поди, удивляетесь, что за странный способ проветривать помещение! Да нет, не о том они думали, боже сохрани. Это была мера предосторожности: немцы хотели видеть, что делается снаружи.
Да только не помогло им это. Потому что вдруг весь шум и гвалт, все крики и адская пальба были заглушены громовым кличем:
— Уррра-а-а-а! Вперед! Ура!..
Нечего долго объяснять причину: это подошли первые части Красной Армии, и без всякого вступления и приветствий ударили в самую гущу. И тогда началось…
Тут уж никто не оглядывался, никто не думал о собственной безопасности. Даже те, кто до сих пор сидел дома, например столяр Маруш. Похватали оружие и бросились в бой.
Ах, этот столяр Маруш! Не знал он, что его ждет… Мы видели, как бежит он от своего дома к насыпи узкоколейки, но углядели мы и того шваба, который, притаившись под забором, целится в него. Взяли мы его на мушку, да поздно… Он опередил нас на одну только секунду. Выстрелил… метко! Зато и он всего на секунду отстал от нашего Маруша по дороге на тот свет.
Повторяю: боевое неистовство охватило всех. В ход шло уже не только огнестрельное оружие, уже не имели значения молодость или воинская выучка. Уже и старики, и женщины, даже мальчишки ринулись в сражение — да, пан мой, с топорами!
Лавина эта катилась от дома к дому. Напрасно искали немцы укрытия на чердаках, в каморах, в подвалах. Напрасно надеялись они спастись. Защищаться? Об этом они уже и думать перестали… Если и рассчитывали еще на что, так разве на чудо какое или на милость божию, но не на оружие.
Да и что бы это был за бог, если б после всего того зла, которое немцы принесли миру, не отвратил от них своего лица?
Они должны были понести кару!
И расправлялись с ними прямо в домах, в подвалах — всюду, где они прятались. Ах, как вспомню я ту стрельбу! Те крики, те нечеловеческие вопли! Казалось, все мы до единого потеряли рассудок…
До сих пор стоит перед моими глазами картина: разъяренные женщины бегут от дома, где мы застукали швабов, к соседнему дому с криком:
— Там тоже они!.. Скорее сюда! Бейте их! Побейте всех до единого!
Даже беременная Мара, хотя ей уже тяжело было ходить, мчалась вместе с женщинами, крича:
— Шимон!.. Сюда, Шимон!..
И никогда не забуду я Штефана, тщедушного парнишку, которому тогда и восемнадцати-то не было… Представьте, выследив в одном доме нескольких немцев, он влез в окно, прямо с автоматом и вытеснил их в сени, где уже наши мужики добили их.
Говорю: все мы как обезумели. Я, например, и сам не помню, что тогда делал. Ярость и инстинкт самосохранения затуманили наше сознание, как запах крови одурманивает хищного зверя…