Эта небрежность инкассаторов в обращении с туго набитыми денежными мешками доставляла Николаю Фомичу почти физическую боль. Он понимал, что сутулые инкассаторы несут в банк не свои деньги, что через пару часов, когда начнутся обычные ежедневные утренние платежи, десятки бухгалтеров и кассиров разнесут из банка в портфелях и чемоданах по своим учреждениям, по своим заводам и фабрикам все эти чудесные сотни тысяч рублей для мелких кассовых операций. Все это Колька Буфет прекрасно знал.
И тем не менее подчеркнутое безразличие, с которым служащие банка прикасались к волшебным миллионам, к которым они все вместе не имели никакого индивидуального отношения, но которые таили в себе сказочные возможности для какого-нибудь одного, нереального, конечно, человека, — это подчеркнутое коллективное безразличие к миллионам бесконечно коробило и до глубины души раздражало Николая Крысина, вкусившего аромат шальной копейки после задуманного и осуществленного на Преображенской барахолке вместе с «Суворовым» и младшими братьями хищного промысла.
Ежедневное созерцание «миллионов в мешках» возбуждало у Николая Фомича зависть и еще какое-то неуправляемое, энергичное, сосущее под ложечкой, зовущее куда-то чувство. Но это тревожное утреннее состояние обычно продолжалось пять, десять минут, от силы — полчаса. Потом оно исчезало — дневные заботы съедали его, как полуденное солнце съедает туман и росу.
Так было ежедневно, до вчерашнего вечера, когда на экране «Ориона» замелькали на последнем сеансе пронзительные кадры о жизни американского гангстера Диллинджера, и сердце Кольки Крысина вдруг уколола какая-то странная игла — он увидел и почувствовал себя самого, сжимающего в руках автомат…
Колька поставил на стойку недопитый стакан и каким-то странным, цепким и долгим взглядом посмотрел на «Суворова».
— Ты чего? — мрачно усмехнулся рябым, красным лицом «Суворов».
— Пошли прогуляемся, — коротко сказал Крысин и двинулся к выходу из ресторана.
«Суворов» пошел за ним.
Они шли по противоположной от банка стороне Преображенской площади, и, когда поравнялись со стоящими около входа в банк крытыми брезентом машинами, около которых лениво хлопотали сутулые инкассаторы, Колька тихо бросил через плечо:
— Глянь-ка, «Суворов», налево. Миллионы по ступенькам прыгают.
«Суворов» скосился на ходу в сторону здания банка и ничего не сказал.
Дойдя до угла площади и заставы, Крысин остановился возле бывшей пекарни Ковальчука. «Суворов», вплотную приблизившись к Николаю, несколько секунд буравил его зрачками.
— Мозгами стебанулся, а? — грубым голосом спросил наконец «Суворов». — Жить надоело?
— Не дыми раньше времени! — оборвал его Колька. — Кто тебя за язык тянет?
«Суворов», яростно сплюнув, пересек трамвайные пути и зашагал к рынку.
— Стой! — догнал его Буфет. — Куда когти рвешь?
«Суворов», резко обернувшись, схватил Крысина за жилетку, притянул к себе.
— Мне моего хватает, понял? — зло зашипел «Суворов». — И тебе твоего хватает!
— Блатную жизнь любишь, — засмеялся Николай, — а воровать боишься, так, что ли?
— Ты меня блатной жизнью не покупай! — задвигал скулами «Суворов». — Не в ту степь дышишь, в конверт сам голову суешь.
— Не понял, — нахмурился Колька, — объясни.
— Откусишь больше, чем надо, не прожуешь! — тяжело задышал в лицо Крысину «Суворов». — А глотать станешь — подавишься!
Николай Фомич молча снял руку «Суворова» со своей жилетки, в свою очередь сам крепко взял его за оба лацкана и придвинул к себе:
— Чучело огородное!.. Это сейчас на нас Ленька Частухин пока одним глазом смотрит, а пройдет время — обоих в тюрягу засунет, я его лапу чугунную знаю!.. Тебя сегодня кормят, а если завтра наладят на все четыре стороны?
— Есть же пока копейка, — хрипло выдавил из себя «Суворов».
— Дохлая это копейка! — отрезал Буфет. — Случайная, ненадежная! Всю жизнь на нее молиться будешь, с барыг рубли дергать?
Он выпустил «Суворова», достал папиросы, торопливо и почти судорожно закурил.
— Ладно, я согласен, — неожиданно всхлипнув, дрогнувшим голосом сказал «Суворов». — А куда потом денемся?