— А жить-то надо… У тебя вон погоны на плечах, а у меня двух пальцев на руке не хватает…
— Не о том говоришь, Николай.
— Говорю, как умею…
— Я тебе Зинку простил? Простил…
— Не за что было прощать.
— Мы с тобой до войны друг у друга на свадьбах гуляли…
— Много чего хорошего до войны было… Эх, Леня, Леня, если б не война…
— Неужели ты для того воевал, чтобы с грязных барыг рубли рваные собирать?
— Чего ты от меня хочешь?
— Уймись, Николай. Устрой братьев на работу…
— А «Суворов»?
— А этот хомут рябой в больницу у меня ляжет!
— Во-во, я так и говорил…
— Ему лечиться надо! Сам не хочет, по принудиловке заставим…
— А может быть, он не хочет лечиться! — яростно, с трудом сдерживаясь, заговорил Колька Крысин. — Может, он не хочет по милицейским правилам жить! Может, он по-своему хочет жить!..
Частухин нахмурился.
— Ладно, будем считать, что вступление окончено, — мрачно сказал старший лейтенант, — ничего ты не понял…
— Все я понял!
— У меня к тебе серьезный разговор, Николай. В последний раз официально предупреждаю тебя, что если…
— Поздно, — дрогнувшим голосом вдруг сказал Колька, и глаза его неожиданно затуманились слезой.
— Что поздно? — переспросил Частухин.
— Поздно нам с тобой серьезно разговаривать, — устало вздохнул Крысин.
— Почему это поздно?
— А вот так — поздно, и все. Ничего уже не изменишь…
— Ты чего там бормочешь? — строго посмотрел на Николая Частухин. — Ты что задумал?
— Ничего я не задумывал, — тряхнул головой Колька и снова заулыбался. — Нам, убогим, задумывать не положено, нам о куске хлеба печалиться надо…
— Я тебя предупредил…
— Слышал. Спасибо. Будь здоров, участковый!
— Смотри, Николай, пожалеешь…
— Может, и пожалею. А может, и нет…
На всякий случай, никому ничего еще не говоря, Частухин установил наблюдение за «вшивым двором». Но Колька Крысин неожиданно исчез. Несколько дней он не ночевал дома.
В тот самый день, когда все произошло, Леонид Евдокимович сидел в домоуправлении на нижнем конце Бужениновской улицы.
Хлопнула дверь. Быстро вошел сотрудник отделения милиции.
— Еле нашел вас, — запыхавшись, сказал он.
— Что произошло? — недовольно спросил Частухин.
— Крысин объявился.
— Где?
— На Преображенке. В буфете в «Звездочке», вино пьет с «Суворовым». А около ресторана машина стоит, и все три брата Крысины в кузове сидят.
Леонид Евдокимович нервно встал.
— Звони в отделение, — сказал он сотруднику, — вызывай наряд к «Звездочке».
И, выйдя на улицу, быстро зашагал вверх, к Преображенской площади.
Он прошел всего один квартал, когда со стороны площади ударил выстрел.
…Частухин вылетел на Преображенскую площадь в тот самый момент, когда от Сокольнического банка отъезжала грузовая полуторка. Над кузовом мелькнула знакомая голова Кольки Крысина. В дверях банка, держась рукой за стену, показался весь измазанный кровью милиционер с карабином. Он вскинул карабин, но винтовочный выстрел из машины опередил его — милиционер шагнул вперед и упал на ступени.
— Стой! В гроб! В душу! — заревел Частухин, скачками пересекая площадь. — Крысин! Сволочь! Стой!!
На ходу, не целясь, он выстрелил три раза по колесам; в ответ сильно, винтовочно хлестнуло из кузова, и старший лейтенант, почувствовав, как в грудь ему ударило огромным толстым бревном, оступился и полетел куда-то вниз, под откос…
Он тут же вскочил, еще не понимая — ранен или убит? (Он был всего лишь сильно контужен — пуля попала в пуговицу форменного кителя.) Машина уже ехала по площади, петляя между трамваями. От кинотеатра «Орион», пригнувшись, бежал постовой, стреляя из пистолета вслед полуторке.
— Не стреляй, — еле слышным самому себе шелестом прошептал Частухин, — в трамвай попадешь, в людей…
Он не понял, как оказался около дверей банка. В голове звенело, перед глазами висел туман. Машина с преступниками уже въезжала в правый проезд Большой Черкизовской. Частухин наклонился к убитому милиционеру и поднял его карабин.
— Семь мешков взяли, — заговорил вдруг «убитый», с трудом приподняв голову, — два миллиона рублей… Сухоткина, гады, наповал… Возле сейфа лежит…
Два миллиона — цифра эта как-то обидно задела старшего лейтенанта. «Ну, зачем ему, дураку, два миллиона? — с трудом, лениво, испытывая сильную головную боль, подумал Леонид Евдокимович. — Куда он с ними денется? И двоих наших ребят из-за этих паршивых денег завалил… Зачем?»