Позже Асян услышал от одного из товарищей, что в этой листовке японцы ругали своих милитаристов и буржуев. Ведь их солдаты такие же бедняки — рабочие, земледельцы, они не хотят убивать китайских бедняков, они против своих милитаристов. А от другого товарища Асян узнал, что в Шанхае на Сычуаньлу двести с лишним японских солдат отказались воевать с китайцами и агитировали других; офицерье пронюхало, половину солдат казнили, а половину под конвоем отправили в Японию.
Асян подумал: «Значит, и среди японцев есть хорошие люди, только их милитаристы — мерзавцы». Но не успел он подумать, как со стороны противника донесся оглушительный рев пушек, и одновременно началась бомбежка. Асян тут же решил, что все японцы, в том числе и солдаты, скверные люди.
Когда развернулось сражение у Мяосинчжэня, Асяну и Чуньшэну довелось побывать на передовой. Только позвали их не затем, чтобы стрелять, а чтобы таскать носилки с ранеными в тыл и размещать их в автомобилях.
— А что, Асян, прилетит сейчас снаряд, укокошит нас, и дело с концом!
— Все равно, если побьют японцев, в этом будет и наша доля!
За несколько дней жестоких боев японские пушки сровняли с землей почти весь Сяосинчжэнь. И все же китайские войска удержали свои позиции. Фронт стоял непоколебимо, как стальная стена. Асян и Чуньшэн радовались — ведь и они пролили свой пот в окопах, и их труд не пропал даром. Был у них и другой повод для радости: скоро им наверняка дадут винтовки — ведь раненых становилось все больше и больше, ряды защитников редели с каждым днем.
Во сне они улыбались — им снилось одно и то же: подползает японский танк, они выскакивают из окопов, бросают гранаты, танк взорван.
Однако бои в этом районе постепенно стихли. Понеся большие потери, японцы переменили тактику. Асян с товарищем были немного разочарованы: осуществление их мечты — броситься с гранатами в атаку — на время откладывалось. Неожиданно их перебросили в район Бацзыцяо. Там шли ожесточенные бои и требовалось много носильщиков. Опять Асян с товарищем доставляли боеприпасы и провиант.
Бои с каждым днем становились все ожесточеннее. Рассказывали, что в Китай прибыл важный японский начальник, генерал Сиракава, а с ним три дивизии солдат и свыше десятка военных кораблей. Атаки начались по всему фронту. Снаряды тяжелой артиллерии обрушивались на китайские окопы. Солдаты стояли насмерть, потери возрастали час от часу. Асян и остальные носильщики не спали уже несколько ночей подряд, доставляя патроны к окопам и унося раненых в тыл. У них не было даже времени поразмыслить; словно автоматы, они ходили и работали, поглощенные одной лишь мыслью — умереть, но не отступить! И они верили, что не отступят.
Однажды вечером, нагрузившись снарядами и патронами, все шестьдесят носильщиков отряда Асяна шагали вслед за своим командиром. Шли быстро. На небе сквозь серые облака проглядывал серп луны, мерцало несколько звезд. Идти по изрытой дороге было трудно. Шагая за командиром, носильщики поначалу чувствовали себя как обычно, но вскоре стали замечать что-то неладное. Грохот канонады постепенно стихал, и нужно было напрягать слух, чтобы различить гул орудий.
Асяну стало не по себе. Он не выдержал, толкнул плечом шедшего рядом Чуньшэна и прошептал:
— С дороги сбились, что ли? Пушек совсем не слыхать!
— Да я и сам удивляюсь! Как будто идем не вперед, а назад…
— Уж не переводят ли нас на другой участок? — вступил в разговор носильщик, шагавший сзади. Асян хмыкнул, выражая сомнение, но не успел ничего сказать, так как другой носильщик, шедший впереди, повернулся к ним и с усмешкой сказал:
— Ишь чего выдумали! Я вот слышал, не знаю, правда или нет. Говорят, у японцев сила большая, этот фронт все равно не удержать, поэтому решили отойти на вторую линию.
Асян застыл в изумлении, а Чуньшэн поспешил спросить:
— На вторую линию? А где она?
— Да не то чтобы далеко, но и не близко; в Куньшане[63]. Так люди сказывают.
Асян плюнул, но не сказал ни слова; только глаза его почему-то стали красными, как будто он собирался заплакать. В этот момент их нагнало семь или восемь всадников. Потом мимо Асяна прогрохотала пушка, и наконец их стали обгонять беспорядочные толпы пехотинцев. Поняв, что дело нешуточное, Асян резким движением перебросил коромысло на одно плечо. Внезапно их отряд остановился. Асян крикнул, дико вращая глазами:
— Отступать? Все пожгли — Чжабэй, Цзянвань, Усун… Что же, так и простим? Нельзя отступать! Лучше умереть! Все пойдем на япошек, но не отступим!