Однако Цайси вполне понимал, почему жена Сюшэна сносила от него эти унижения и стыд. Она признавала, что сама кое в чем грешна перед ним, и своим усердным трудом и терпеливой покорностью восполняла его ущербность. Но разве так было нужно? Цайси был в замешательстве. Он почувствовал, что мог бы поступить точно так же. В конце концов, он не виноват, что Сюшэн слабый и хилый.
С легким вздохом Цайси сказал:
— Но я не могу позволить, чтобы он молотил тебя ногами, как ему вздумается! А если ребенок погибнет, тогда что? Его ли это ребенок, мой ли, как бы то ни было, а вылезет он из твоего живота — все равно будет наша порода. Ну что, сейчас не болит?
Женщина кивнула головой и попыталась подняться. Но из-за раздутого, как большой барабан, живота, двигаться ей было неловко. Цайси подал ей руку и помог встать, но в этот момент ему в нос шибануло резким, сильным запахом ее тела, и он, не удержавшись, крепко обнял ее.
Цайси взял ведро с водой и первым вошел в дом.
Траву юньцао собирали для того, чтобы будущей весной сделать из нее удобрение. Рисовые поля в районе Цзяннани удобряли два раза: первый раз весной, в период «высевания рассады», и второй раз в июле-августе, когда рис уже доходил до пояса. По старой традиции тех мест, где жили Цайси и Сюшэн, летом рисовые поля удобряли соевыми жмыхами. Но однажды там, где делали жмыхи, произошел «политический переворот», и цена на них год от года стала расти. Крестьяне уже не в состоянии были покупать их, и производство жмыхов развалилось.
Поэтому бедным крестьянам ничего не оставалось, как удобрять почву всего один раз весной, и называлось у них это «первым окучиванием». Лучше всего было использовать для этого водоросли. Сюшэн и его односельчане называли их травой юньцао.
Собирать траву юньцао нужно было зимой, после того как отшумит северо-западный ветер. Когда он сгонял траву в одно место, собирать ее становилось легче. Но работать зимой там, где от холода никуда не спрячешься, было совсем не просто.
Крестьянам, которые лишились соевых жмыхов, ничего не оставалось, как вступить с жизнью в отчаянную схватку.
Цайси и Сюшэн в старой, обшарпанной лодке плыли на запад. По опыту они знали, что за двадцать ли от деревни будет протока, разливавшаяся на два рукава, где травы юньцао особенно много. Знали они и то, что перед ними из деревни уже отправились две лодки, поэтому нужно было в два раза быстрее преодолеть десять с лишним ли к западу, а затем повернуть на юг и пройти еще столько же — только в таком случае можно было достичь цели раньше всех. Так рассчитывал Цайси.
Лодка шла по течению против ветра, который все еще дул с прежней силой. Цайси работал шестом, а Сюшэн стоял у весла.
Играя растрепанными концами синего матерчатого пояса Цайси, ветер то и дело переплетал их с бамбуковым шестом; одним из них Цайси вытер пот с лица, и шест в очередной раз с шумом уперся в мерзлый берег, за кормой заплескались серебристо-белые буруны.
— У-у! — из могучей груди Цайси вырвался богатырский протяжный возглас, шест быстро и ловко заходил в его руках и наконец вошел в воду с другой стороны лодки. Цайси крепко прижал его обеими руками, затем потянул на себя и перенес обратно.
Он, казалось, нашел предмет, на котором мог бы сорвать злость, и поэтому жонглировал шестом с удесятеренной энергией и весь покрылся каплями победного, жаркого пота.
Примерно через десять с лишним ли река стала шире.
Перед глазами расстилались бескрайние просторы рисовых полей, с которых только что собрали урожай. Протока блестящей лентой обвивала поля, похожие на шахматную доску. Около этой «ленты» примостились то здесь, то там раздутые, как пузыри, тростниковые паруса водяных колес, которые поднимали на поля воду. Над разбросанной по земле неопределенными серыми пятнами деревушкой, поднимался белый дымок.
Между этими унылыми серыми полями то тут, то там горделиво возвышались небольшие могильники богачей.
Хлопая крыльями, из кучи тростника поднялась в воздух стая птиц, которые вдруг разлетелись в разные стороны и, превратившись в множество черных точек, исчезли за горизонтом.
Цайси с шестом в руках стоял на носу, он обнаружил, что хотя и прилично знал места, которые расстилались перед глазами, но в них появилось нечто новое. Великая природа как будто шепнула ему что-то своим неслышным языком. И он почувствовал, как в груди тоже что-то зашевелилось, словно желая выплеснуться наружу.