— Цайси, — сурово зазвучал голос Сюшэна, — я пойду! Денег нет и деваться некуда! Если помру на улице, то меня хоть в гроб положат.
Как раненый зверь, Сюшэн рванул с себя одеяло и, дрожа, спрыгнул с кровати.
— Ни одного медяка нет! — Цайси отбросил в сторону пакет с лекарствами и, словно тисками, сдавил грудь старосты.
— Убирайся, собака паршивая! — заорал он.
Жена и двое соседей уже тянули Сюшэна назад. Староста, грязно выругавшись у порога, пригрозил, что доложит в управление. Цайси подошел к племяннику, взял его на руки, как маленького, и уложил в постель.
— Эх, Цайси, доложит он в управление, заберут тебя, что ж делать-то а? — вздыхая, досадовал Сюшэн. Лицо его горело огнем.
— Пошел бы он… Да пусть хоть небеса рухнут — ведь я же Цайси! — последовал четкий, решительный ответ.
Жена Сюшэна открыла пакет с лекарствами и пересыпала несколько видов трав в глиняный горшок. Напоследок она вытащила гипсовый порошок, помяла его пальцами, словно пытаясь решить, что с ним делать, и в конце концов опустила туда же.
Солнце было в зените и согревало деревушку своими лучами. На току еще сохранились остатки снега, между ними пестрели зеленые проталины. В это время крестьяне перетаскивали из лодок водоросли.
Среди них был и Цайси. Одетый в одну рубаху с высоко засученными рукавами, которая по-прежнему была туго перетянута синим матерчатым поясом, он, словно пятерка удальцов[112], разгребал железными граблями наполовину смерзшиеся глину и водоросли, а затем складывал их в деревянную кадку. Потом это сбрасывали в заранее вырытые на полях ямы. Сверху каждый слой засыпа́ли давно приготовленной трухой рисовой соломы и перегноем.
— Эй, Цайси… мать твою! Тебе от граблей не отцепиться, что ли? — заорали с соседней лодки.
С другой лодки тоже раздался голос:
— Эй, Цайси! Не возьмешь ли ты это коромысло? Тебе все равно по пути.
Лицо Цайси было сплошь покрыто крупными каплями пота, он спрыгнул с лодки, чтобы помочь.
Под ярким солнцем от глинистой почвы поднимался пар, шел он и от взмокших тел крестьян. На сальных деревьях чирикали воробьи.
Люди заработали быстрее, в надежде убрать водоросли до захода солнца и в надежде на то, что завтра будет хороший, ясный день и можно будет поехать за юньцао подальше.
Они работали, кричали, смеялись, распевая бессмысленные частушки, которые передаются из уст в уста, и в этой разноголосице постоянно выделялся торжественно-печальный и могучий, просящий и в то же время горделивый крик Цайси.
Завершено 26 февраля 1936 года
Перевод В. Пушняковой.
АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА
ПУТЬ, МНОЮ ПРОЙДЕННЫЙ
Фрагменты автобиографической повести
© Валентинов Б. Г. Перевод, 1990.
РОДИНА
Я родился 4 июля 1896 года, то есть в 25-й день 5-го месяца по лунному календарю в 22-й год правления цинского императора Гуансюя. Случилось это в небольшом городе Учжэнь уезда Тунсян восточнокитайской провинции Чжэцзян.
Моя родина всегда славилась своей рыбой и рисом; в конце прошлого века здесь значительно оживилось торговое и ремесленное дело. После освобождения в 1949 году в уезде открылись шелкопрядильная и табачная фабрики, множество других мелких предприятий.
Мой городок имеет очень древнюю историю. Говорят, что еще в период Чуньцю (VIII—V вв. до н. э.) он находился на самой границе двух древнекитайских государств — У и Юэ, причем войска первого стояли лагерем в самом городе, называвшемся тогда Ушу.
По поводу самого названия бытует много разных преданий. Самым достоверным мне представляется следующее: здесь когда-то находились феодальные владения князей, один из которых носил прозвище «Уюй», восходящее к названию города и заимствованное последующими поколениями.
В этом районе весьма удобное сухопутное и водное сообщение, поэтому, начиная с эпох Цинь и Хань (II в. до н. э.), здесь стояли войска, охранявшие торговые пути от нападений разбойников. Во времена правления Танской династии под девизом «Сяньтун» («Всеобщее благоденствие», 860—874 гг.) населенный пункт официально получил статус города. В эпоху Минской династии (XIV—XVII вв.) в Учжэне снова стояли войска, отражавшие нападения японцев.
Уже после Шести династий (III—VI вв.) река, протекающая через весь город, стала границей между двумя его частями. Западная стала называться Учжэнь, а восточная — Цинчжэнь. На второй год правления под девизом «Шуньчжи» («Благой порядок») Цинской династии (1646 г.) Учжэнь был отдан в ведение уезда Учэн округа Хучжоу, а Цинчжэнь стал относиться к уезду Тунсян округа Цзясин. Более того, в обоих городах была учреждена должность помощника правителя области, а в Цинчжэне и начальника полиции уезда. В руках помощника правителя области была вся военная и гражданская власть; в уездный приказ с востока и запада вели арочные ворота, а у входа в зал висела парная надпись: «Подчиняет оба Чжэ, ведает тремя У»[113], что по масштабам может сравниться разве с властью, данной генерал-губернатору двух Цзян[114]. Несмотря на то, что уже издревле существовало разделение на два города, все пришлые по-прежнему называли местечко Учжэнь, и даже сами жители Цинчжэня величали себя усцами, сохранив название своей части города лишь для анкет.
112
113
Имеются в виду северная и южная части провинции Чжэцзян и уезды Сучжоу, Цзясин и Хучжоу.