Я не принимал участия в полемике между Лу Синем и обществами «Творчество» и «Солнце», так как в самый разгар этой борьбы был погружен в написание третьей части трилогии — повести «Поиски», после завершения которой сразу уехал в Японию. И только статьей «От Гулина до Токио», подготовленной вдали от родины, я, можно сказать, принял некоторое участие в полемике.
Повесть «Поиски» я начал в апреле и закончил в июне. Первоначально я собирался написать о молодых интеллигентах, которые прошли через разочарования и колебания в революции и вновь зажгли факел надежды, отправившись на поиски света. Здесь же мне хотелось рассказать и о настроениях в обществе «Творчество». Однако в процессе работы над повестью я все больше заражался пессимистическими настроениями. Мне приходилось слышать множество новостей, приносимых Дэчжи или нашими друзьями, тяжелых, горестных, удручающих. Это были последствия тяжелого урона, нанесенного «левыми» авантюристами, действовавшими под лозунгом непрерывного нарастания революции. Я беседовал с Лу Синем по поводу революционного авантюризма: нам обоим оказалась непонятна теория «непрерывного нарастания революции». В начале 1928 года я написал эссе «Сон под плотной пеленой инея» («Вэньсюэ чжоубао», № 302), в котором с помощью символов пытался отразить неудачи революции и собственное отношение к этому. Я выразил это как «беспорядок», подчеркнув «непонимание» и «неприятие», в завершение я поставил вопрос: «Когда же небо станет ясным?» Но пришел апрель, за ним май, а я был абсолютно подавлен такими безрадостными новостями, что и повлияло на изменение первоначального плана повести.
16 июля того же года в статье «От Гулина до Токио» я предельно ясно выразил собственное настроение:
«В то время я пребывал в депрессии, мое состояние могло измениться в мгновение ока — то вдруг я взлетал, пылая жаром, то неожиданно падал, превращаясь в лед. Это происходило потому, что тогда я часто встречался со старыми друзьями, узнавал неприятные новости — даже если ты не отступишь перед силой, то «стремление к недостижимому» наверняка повергнет тебя в разочарование. Все это в будущем, очевидно, станет понятным для некоторых. А сейчас это-то и внесло в мое произведение пессимистические тона, перемешав их с горькой обидой и неподдельным возмущением. Вот потому «Поиски» и предстают таким смешанным, сумбурным началом».
«Стремление к недостижимому», о котором здесь говорится, есть не что иное, как путчизм Цюй Цюбо[143]. И в статье «От Гулина до Токио» я еще раз привел аргументы, пытаясь разъяснить собственную позицию, которой я придерживался в то время.
«Я признаю, что основа моего крайнего пессимизма во мне самом, и хотя в книге (то есть в повести «Поиски») молодежь предстает не удовлетворенной действительностью, находится в угнетенном настроении, ищет выход из создавшегося положения, — это представляется объективным процессом. Если сказать, что мои взгляды порочны, тогда почему не считается порочным биться о стекло, как муха? Если сказать, что я пассивен, не могу указать выхода, — я готов это признать; но не могу поверить, что стань я граммофоном, постоянно твердящим: «Вот выход, идите сюда!», это что-нибудь изменит или будет иметь значение для успокоения совести. Я не могу вывести своих героев из тупиковой ситуации, потому что не хочу идти на сделку с совестью, произнося слова, в достоверность которых не верю сам. Кроме того, я не гений, чтобы увидеть верный выход и направить к нему других. Некоторые говорят, что это мои собственные колебания. Не хочу с ними спорить. Думаю, у меня-то как раз не было колебаний — я с самого начала не одобрял «выход», о котором уже более года трубят многие. Такой «выход» равносилен «тупику» — разве уже сейчас это не стало столь очевидным?»
Позже это высказывание было использовано обществом «Творчество» для нападок на меня. Один из его членов заявил:
«Разве китайская революция зашла в тупик? Совсем нет, она находится на новом подъеме и отнюдь не движется в тупик… Если утверждать, что это и есть безвыходное положение, тогда нас самих можно называть буржуазией».
Как видно, он сам как раз и был той самой «мухой», глубоко зараженной ядом авантюризма.
Вскоре до меня дошли вести о состоявшемся в Москве VI съезде КПК, который подверг критике и выправил левацкий курс Цюй Цюбо. Эти новости мне уже передали не по партийной линии, так как после моего отъезда в Японию я прервал связи с партгруппой. Я догадывался, что статья «От Гулина до Токио» дала некоторым партийцам повод считать, будто я переметнулся в лагерь буржуазии, и поэтому избегать встреч со мной. Между прочим, уже в 1931 году, когда Цюй Цюбо скрывался у меня дома, я рассказал ему об этом, выразив надежду, что мои связи восстановятся. Он возражал: вышестоящие органы не дали ответа, а сам он выбит из колеи линией Ван Мина[144] и бессилен что-либо предпринять. Цюй убеждал меня спокойно заниматься творчеством, приводя в пример Лу Синя.
143
144