В этой песне содержался намек на греховную молодость триумфатора, когда божественный Юлий разделял с царем Вифинии Никомедом трапезу и постель. Теперь Юлий с улыбкой благодарил за приветствия и за песню и посылал воздушные поцелуи своим ветеранам… Боже, подумал я, какие демократические нравы в этой диктаторской древности! Какой глупый Цезарь! Да я бы на его месте отрубил бы головы этим ветеранам или, по крайней мере, лишил бы их земель и пенсии.
Глядя на Цезаря, я по ассоциации вспомнил о Марке Бруте и вызвал его. Вице-губернаторы выразили недовольство, но мое любопытство с этим не посчиталось.
При виде Брута я проникся к нему глубоким уважением и благоговением. От каждой его черты веяло истинной добродетелью, беспристрастностью и твердостью духа, горячей любовью к родине и доброжелательностью к людям. Вместе с его тенью появились и тени Юния, Сократа, Эпаминонда, Катона Младшего и сэра Томаса Мора. Один английский писатель утверждал, что это такой секстумвират, к которому вся история человечества не в состоянии добавить седьмого члена, но он не прав, потому что вскоре к их дружеской группе присоединились братья Гракхи, Марат, Делеклюз, Левский, Александр Ульянов, Жорес, Че Гевара, Альенде и еще несколько теней — тени тех людей, кто делает честь человечеству и до некоторой степени оправдывает его существование.
Увидев нас, Брут с презрением сощурил свои голубые этрусские глаза, но все-таки удостоил краткой беседы. Прежде всего, чтобы ему польстить, я сказал, что его подвиг вот уже два тысячелетия вызывает восхищение у всех, кто любит справедливость и свободу. Но он, к моему бесконечному изумлению, заметил, что сожалеет о своем поступке.
— Вы шутите, милый Брут?! — воскликнул я.
— Не думаю шутить, — ответил он и пожал плечами. — Цезарь был не из худших. Да и что я сделал, убив его? Открыл путь Тиберию, Нерону и Калигуле, этим ничтожным теням.
И он кивнул в сторону толпы царей, королей, императоров, президентов, дуче и фюреров разных эпох и разных калибров. Под его взглядом весь этот сброд сжался и отступил назад и только Гитлер уставился на него, поднял руку и проревел:
— Айн фольк, айн райх, айн фюрер!
Хорошо, что это была только тень… Я спросил его, неужели он не образумился после всего, что произошло с ним и его рейхом, но он пролаял на чистом верхненемецком: то, что произошло, ни в малейшей степени не опровергло его мнения, а именно: люди — стадо, которое не может жить без фюреров, кнут и ложь — единственные эффективные средства управления, цель оправдывает средства и прочее. Он быстро охрип, на губах появилась пена, и он бы упал, если бы его не поддержал Гарри Трумэн. Взяв фюрера под руку, он повел его в пекло.
— Вот видите, дружок? — усмехнулся Брут. — Всегда существует первый тиран и никогда нет последнего.
И, завернувшись в тогу, он медленно направился к Елисейским полям. Я окликнул его раз-другой, чтобы утешить достижениями нашей эпохи, но он не обернулся. В отличие от многих живых он сохранил свою гордость и на Том свете, и ни мистер Андерхилл — я попросил его о содействии, — ни даже Вице-губернаторы не имели власти над его тенью.
После пятнадцатиминутного отдыха, во время которого Их Превосходительства показались мне весьма подавленными, сеанс продолжился. Я имел возможность побеседовать еще с множеством видных представителей Того света и узнать истинное их мнение по ряду вопросов, а также подробности их жизни, оставшиеся тайной для истории. Так, например, Аристотель назвал своих наиболее ревностных последователей, перипатетиков, идиотами; он пожаловался, что эти чурбаны (определение Аристотеля. — Примеч. автора) так усердно его канонизировали, что люди перестали верить и в то, что было в его учении разумным. Наполеон признал свой печальный конец совершенно заслуженным — нечто, чего я не ожидал услышать из уст этого великого мужа, и под секретом сообщил мне, что Сто дней не обременили бы напрасно историю, если бы не одна прелестная графиня из Сен-Жерменского предместья, которую ему захотелось увидеть еще раз:
— Ах, месье, — со вздохом сказал полководец. — Никогда не покидайте один остров, чтобы попасть на другой. Не стоит. И уж во всяком случае не из-за женщины…
И он выразил сожаление, что не остался бедным лейтенантом артиллерии, а ради славы весьма неучтиво порвал с Вольтером и Руссо. Иллюзии молодости, сказал он, это единственная ценность на этом свете, компрене ву?
Не менее интересным было признание Канта, что его «нравственный императив» — всего лишь метафизическая конструкция, не имеющая ничего общего с природой человека, и что если бы он понял это при жизни, то написал бы трактат о «безнравственном императиве». Пуританка Елизавета назвала пуританство «самым отвратительным видом лицемерия» и поведала, что ее целомудрие часто подвергалось испытаниям и не всегда побеждало; говоря это, она нежно поправляла прическу шотландке Марии, слегка растрепавшуюся под топором палача; обе женщины находились в самых дружеских отношениях, поскольку на Том свете их соперничество уже не имело смысла. Доктор Гаха утверждал, что разница между ним и Каудильо заключалась в том, что тот был у власти лет сорок, а он только четыре, и жаловался, что ему еще не поставили памятник на Градчанах. Гегель пребывал в хорошем настроении, поскольку, как он выразился, многие пробуют снова поставить диалектику с ног на голову. Ламарк развил свою мысль о происхождении человека прямо от амебы, которая, попав на сушу, в целях самосохранения выпустила руки и ноги, но Дарвин ему энергично возразил; однако и он после дополнительных наблюдений в течение века подкорректировал свою теорию и теперь утверждал, что человек произошел не от высших антропоидов, а от собакоголовых павианов. Людендорф и Кейтель наконец пришли к заключению, что немецкий генеральный штаб не птица Феникс и едва ли снова возродится из пепла, но Гелен возражал, что на этом свете все преходяще и смертно, кроме генеральных штабов. Непостоянный, каким он был и при жизни, гражданин Бонном, он же маркиз де Сен-Симон, не мог себе простить, что в свое время ради своих утопий потерял несколько миллионов золотых франков; он попросил меня нанести ему сто ударив палками, но, к сожалению, духи неподвластны материальному воздействию. Очень занимательным было мнение Черчилля о современной эпохе: сделав беглый анализ, он доказал, что победа социализма в мировом масштабе неизбежна, и под конец заключил, что необходимо сделать все, чтобы этого избежать.