Хоть я и был в политике невеждой, мне было ясно, что ждет человека, у которого найдут подобные документы, поэтому я бросил лист и расхохотался во все горло. Это не могло быть ничем иным, кроме как нелепой шуткой, и я, состроив лукавую гримасу, сказал, что меня, мол, не проведешь. Однако замгрейтполисмена немедленно возразил мне. Он сурово посмотрел на меня и спросил: во-первых, признаю ли я, что документ обнаружен в верхнем кармашке моего пиджака, и, во-вторых, признаю ли я его подлинность.
Я посмотрел на мистера Шпика — он опять стал для меня мистером, но он ковырял зубочисткой в своих лошадиных зубах и внимательно изучал паутинку на потолке. Это означало, что дело серьезное. Тогда на первый вопрос замгрейтполисмена я ответил, что документ действительно был найден в верхнем кармашке моего пиджака, где все шпионы носят свои секретные инструкции, а на второй — что у нас такие инструкции пишутся только на староанглийском, притом открытым текстом, чтобы не затруднять при чтении замгрейтполисменов.
К несчастью, замгрейтполисмена был интеллигентным уибробцем и, подумав немного, уловил абсурдность моих признаний. Он доброжелательно предложил мне отбросить шутки в сторону, если я не хочу, чтобы они вышли мне боком.
— Не намекаете ли вы, что это мы подбросили вам уличающий вас документ? — Замгрейтполисмена был возмущен до глубины души. — Советую вам, мистер м-м-м-м… не испытывать наше терпение… Мистер Шпик, что вы скажете?
— Мистер Ченоу, — философски произнес мистер Шпик. — Судьба постучала в вашу дверь. Откройте ее, и вы не промахнетесь. Вам предопределено оказать Уибробии неоценимую услугу… Идемте.
Я ничего не понял. Но на приглашение пойти откликнулся, поскольку полисмены встали за моей спиной, а замгрейтполисмена передо мной. Лина, сообразуясь с текстом документа и своей ролью в диверсии, тоже посчитала себя приглашенной и только сказала:
— Цено, эти люди спятили.
Я кратко объяснил ей, что эти люди не люди, а уибробцы, к тому же полисмены, и мы отправились.
Перед парадным входом в «Уиброб эксельсиор пэлис» нас поместили в элегантный открытый черный вездеход, куда сели и наши ранние гости, и мы поехали по главным авеню столицы. Впереди и позади нашей машины следовало по четыре вездехода, набитых полисменами в красивом боевом снаряжении, а на тротуарах выстроились целые толпы уибробситчан с женами и детьми. Под управлением своих задне- и переднекопытных боссов они скандировали свои пожелания, а именно: чтобы мы с Линой были брошены им под копыта, чтобы мы были отправлены к еху или, в крайнем случае, чтобы мы были хотя бы зарублены в официальном порядке. Из этих криков я заключил, что наше преступление стало известно уибробской нации за четыре-пять часов до его раскрытия. Нельзя было не восхититься технической оперативностью уибробских властей.
Наш вездеход в сопровождении эскорта, подобающего скорее главам государств, приехавшим с визитом, нежели скромным преступникам вроде нас с женой, под рев толпы медленно следовал по центру Уиброб-сити, и я, честно говоря, впервые в жизни почувствовал себя значительной персоной. Даже на долю моего деда не выпадало такого счастья. Два раза староста, с которым дедушка не ладил, посылал к нему сторожей с дубинками, но дедушка скрывался от них в горах или в алтаре у отца Алексия и ни разу не удостоился таких почестей…
Кортеж остановился перед величественным зданием Великого уибробского суда. На строгом фасаде была высечена надпись из четырех слов: «Дура лекс, сэд лекс»[37]. Это меня в известной мере успокоило, потому что я подумал — действительно, самый плохой закон лучше самого хорошего беззакония. У меня появилась надежда, что судьи защитят нас от произвола полисменов.
Но в зале, куда нас ввели, я не увидел ни судей, ни прокурора, ни хотя бы официального защитника. Даже мухи не было в этом зале. Просто нас поставили лицом к судейской трибуне, полисмены стали позади нас, а мистер Шпик взял с прокурорской кафедры красную шапочку, надел ее и достал из кармана обвинительный акт, Акт он протянул мне и вежливо попросил прочитать его. Дабы вы не подумали, что это выдумка, привожу его полный текст.