У заключенных Энсестрел стейбл учреждено самоуправление. Каждая конюшня выбирает старейшину, который следит за порядком и разрешает мелкие споры между соконюшенниками. Сто конюшен образуют нечто вроде административной единицы, называемой стоконюшником. Общего руководства всего Энсестрел стейбла нет. Каждый стоконюшник избирает Комитет Глав, состоящий из пяти душ, путем прямого, равного и открытого голосования на площади, и каждый избиратель имеет право созвать собрание с целью замены одного из Глав или всего Комитета… Но этого почти никогда не происходит, так как Главы имеют чисто моральную власть, им нечем злоупотреблять, да и мандат им выдается на один год. Таким образом Энсестрел стейбл, как сказал мистер Аймсори, — единственная демократическая республика на территории материка и в истории Уибробии, а по его мнению, и единственная возможная в космическом масштабе.
Несмотря на эти приятные объяснения перспектива провести остаток жизни в хлеву меня никоим образом не радовала.
Ах, подумал я, нам, людям, никак нельзя угодить. Если даже не конюшню, а целый стоконюшник дать нам в распоряжение, все равно нам чего-то будет не хватать, все нам будет не так… Когда наконец человек будет доволен миром? Когда заживет на этой земле без забот, тихо и сытно, словно муха на навозе, как любил говорить мой дед? Он любил также говорить, что человек — зверюшка, какой и свет не видывал, и даже если рай дадут ему в пользование, он и его испоганит.
Эти размышления не помешали мне спросить старейшину нашей конюшни, случались ли все-таки попытки побега и чем они оканчивались. Он ответил, что они ничем не оканчивались, потому что и не начинались: большинство заключенных здесь добровольцы, а другие после первой же недели свободной жизни в Энсестрел стейбл перестают и думать о побеге.
Наша беседа была прервана соседом справа. За перегородкой послышался хриплый кашель курильщика, а затем и несколько старинных ругательств вроде «гром и молния», «триста чертей и одна дохлая ведьма», «пусть вас вздернут на гроте», «тысяча двести небес», «пусть вас выпотрошит сатана» и прочее. Потом над перегородкой появилась голова настолько безобразная, что Лина икнула и подавилась ячменем. О дио! Голова старика была округлая и голая как яйцо: не было ушей, не было носа, а правый глаз перевязан черным платком…
Мистер Аймсори сделал нам знак молчать. Мы увидели, как несчастный надел свою широкополую рваную шляпу, а когда он вышел из своего стойла и прошел мимо нас, постукивая тростью, мы были потрясены дополнительно: у этого уибробца была только одна рука — левая, а вместо другой висел пустой подвернутый рукав; вместо правой ноги от колена торчал обыкновенный деревянный кол, обитый жестью. Несмотря на это он шел очень быстро, подскакивая, как марионетка, которую невидимый кукловод дергает за нитки. На нем было надето нечто вроде сюртука или мундира из изрядно потертой кожи: от пояса полы мундира свободно расходились, широкий кожаный ремень перехватывал талию. На здоровой его левой ноге были видны узкие панталоны, подвязанные под коленом веревкой, а ниже — шерстяной чулок и башмак. Это были остатки одежды, какую теперь не носят ни люди, ни уибробцы, и старик очень походил на какого-то вышедшего на пенсию пирата из романов Стивенсона.
Он покинул конюшню, но мы с Линой долго не могли прийти в себя. Мистер Аймсори посмотрел на нас поверх очков и рассмеялся:
— Интересный старик, не правда ли?