Выбрать главу

— Ясно, — сказал я. — Довольно… Главное, ты спасся.

Он провел рукой по своим густым черным волосам и чуть-чуть улыбнулся. Глаза его еще потемнели.

— Я-то спасся, ты же знаешь, как я бегаю. Они не смогли даже выстрелить мне вслед… Но потом я жалел, что не позволил себя схватить. Так мне было бы легче.

— Глупости!

Это было сказано с некоторым раздражением. Конечно, Михо был храбрый парень, но он не знал, что значит оказаться связанным в руках врага.

— Известное дело, глупости, — сказал Михо. — Вы были правы, когда сердились на меня за Анушу.

— Не мы, ты был прав. — На этот раз я прикурил от своего окурка.

— Как бы там ни было, все это уже в прошлом… Знаешь, как они напали на нашу явку у Ануши? Один парень, живший по соседству, был в нее влюблен… Следил за ней из окна — с кем встречается, когда уходит, когда возвращается домой. Всю нашу конспирацию наблюдал…

Так я получил ответ на вопросы, которые до тех пор казались мне неразрешимыми. Ответ был так прост, что никогда не пришел бы мне в голову. История, выученная по книгам и философским формулам, разложенная по всем правилам на полочках моего сознания, неожиданно смешалась с хаосом личных страстей, и я опять испытал чувство тоски и бессилия…

— Ты не покажешь мне платок?

Михо стряхивал пепел на свои зеленые галифе; он не смотрел на меня. Даже головы не поднял, когда я встал, чтобы исполнить его желание.

Подал ему платок. И клочок бумаги. Он прижал платок к лицу и постоял так, словно чувствуя чье-то живое тепло. Потом вытер глаза кулаком.

Я сказал, что он может взять платок. Он поглядел на меня с удивлением и благодарностью, но положил платок на стол.

— Он твой, — оказал Михо. — Если позволишь, я возьму записку.

Он вынул свое офицерское удостоверение и вложил записку в его твердые корочки.

А я сохранил платок Ануши.

Перевод Э. Урицкой.

ВАНЯ И СТАТУЭТКА

1

Мой друг, Данаил Т. — не слишком популярный скульптор, которого критики то хвалят, то ругают, не зная, отнести ли его к реалистам или к модернистам, — подарил мне недавно одно свое произведение. Из моих сверстников Данаил единственный регулярно поздравляет меня с днем рождения. Остальные приятели то вспоминают о нем, то нет, но я не обижаюсь. Я им даже благодарен: когда тебе стукнет сорок, дни рождения как-то начинают терять свое очарование…

Данаил принес подарок, завернутый в старые газеты, и вручил мне его торжественно с традиционным пожеланием, чтобы я прожил еще столько, сколько жил до сих пор, а я в это время думал, что если бы его пожелания сбывались, я рисковал бы стать бессмертным. Судите сами, каково было бы вам в день вашего семидесятилетия получить в дар еще семьдесят лет, а в сто сорок знать, что вас ждут еще сто сорок, и так далее… Когда я сказал, почему я улыбнулся, Данаил пожал плечами:

— Что поделаешь, жизнь напичкана банальностями. Эта еще не самая худшая.

Мы обнялись, похлопали друг друга по плечам, как заведено, и я разорвал газеты, скрывавшие его подарок. Поставил его на стол. Это была фигурка из терракоты, красновато-коричневая, сохранившая грубую фактуру лепки, — нагая девушка с маленькой головкой и длинными ногами. На первый взгляд вроде бы ничего особенного — одна из многочисленных Данаиловых «комсомолок» и «девушек». Но была какая-то неуловимая прелесть именно в этом контрасте между грубыми следами пальцев скульптора и стройными стремительными, линиями тела. Оно было подобно натянутой струне, под его шершавой поверхностью чувствовалась упругая нетерпеливая сила, жажда полета, запрокинутая голова отдавалась свету, и только чуть согнутые колени говорили о том, что человек не в силах преодолеть притяжение земли. Эта девичья фигурка пробуждала одновременно и радость и грусть, очищенные от будничной суеты и от каких-либо соображений, радость и грусть, вызываемые настоящим искусством. К тому же, она, вероятно, напоминала нам о молодости, о том, чему нет возврата, и мы с Данаилом, пока не подошли другие гости, долго созерцали ее, погруженные каждый в свои мысли.

Потом что-то дрогнуло в моей памяти, всколыхнулось, и я оторвал глаза от прелестного подарка.

— Слушай, — сказал я, — ты помнишь… Диану-охотницу?

— Какую Диану?

— Ту, отечественную копию богини, что мы нашли в доме у торговца?