— Денев в самом деле очень настаивает, — сказал Стефанов, глядя себе под ноги. — Не знаю, как поступить. Просто… очень уж мне не хочется ссориться с партийным бюро.
— Тебе незачем ссориться с партийным бюро. Денев не имеет права распоряжаться по такому вопросу.
— Тебе легко говорить, Стойков, а я беспартийный… Мне уже указывали, что я не опираюсь на партийную организацию. И где? В министерстве, на коллегии. Поверь, не больно приятно чувствовать себя школьником, которого отчитывают… Поповой мы в конце концов поможем устроиться в другом месте.
Хотя Светозар считал Стефанова человеком порядочным, он понял, что если сейчас просто воззвать к его чувству справедливости, это не поможет. Он встал, готовясь уйти.
— Вот что, товарищ Стефанов. Ты знаешь, что Поповой я дорожу. Я подам в отставку в тот же день, когда ты подпишешь приказ об ее увольнении. Я пойду к заместителю министра, к министру… Я не позволю втоптать в грязь эту женщину. А тебе — сыграть недостойную роль в борьбе мелких самолюбий.
Стефанов уставился на него изумленно: никогда еще Светозар Стойков, которого он считал своим первым советчиком, не говорил с ним так резко и непочтительно. Несколько мгновений он боролся со своим уязвленным начальническим тщеславием. Потом взволнованно протянул руку Светозару.
— Знаешь, Стойков, если я уважаю коммунистов, то потому, что среди них есть такие люди, как ты.
2
Вечером Светозар Стойков вернулся домой очень усталый и удрученный. Он вырвал у Стефанова обещание не увольнять Попову и все же не успокоился: зная напористый характер Денева, он был уверен, что неприятности на этом не кончились.
Преследование Поповой он воспринимал как личную обиду, потому что не только не находил ничего постыдного в ее поступке, но в некотором смысле ею восхищался. Он считал, что она сделала смелый шаг, и что мало кто из окружающих, связанных условностями времени, дерзнул бы так поступить. А может быть, ему только так казалось? В последние годы его жизнь была слишком бедной событиями, слишком однообразной и серой. Это породило у него бессознательное преклонение перед сильными страстями; сам он, уже тридцатичетырехлетний мужчина, после шести лет семейной жизни чувствовал себя неспособным их испытать. Нет, не только несправедливость его волновала. История Поповой разворошила в его душе то, что было давно забыто, и в то же время заставила его почувствовать себя постаревшим. Эх, никогда уже ему не вернуться к бурям и безумствам молодости, к тем милым, неповторимым безумствам…
Пока он раздевался в прихожей, из холла выпорхнули дети — совсем маленькая белокурая дочурка и пятилетний сын — и с радостным криком бросились к нему. Девочка первая повисла у него на шее. Сын, поразительно похожий на отца, остановился на мгновение и посмотрел на него исподлобья со сдержанной ревностью. Светозар улыбнулся, подхватил и его, и так, с двумя детьми на руках, вошел в холл.
— Добрый вечер, Милена, — приветствовал он жену.
— Добрый вечер. Скорей закрывайте дверь, а то уйдет тепло, — сказала Милена строго и тут же ласково улыбнулась.
Она сидела на своем любимом месте — на диванчике возле большой чугунной печки — в темно-вишневом пеньюаре, который стал ей немного тесен, с вязаньем в руках. От ее свежего ясного лица веяло тихой приветливостью, которая всегда благотворно действовала на Светозара. Он не помнил случая, чтобы жена, встречая его, была раздражена или нахмурена, и был благодарен ей за это.
Он нагнулся и поцеловал жену в лоб. Сел возле нее на диванчик. Она отложила вязанье и пожурила детей:
— Бойко, Светла, оставьте папу в покое. О чем мы с вами говорили?
Но дети вцепились в отца еще крепче, целуя его наперебой. Тогда она взяла сначала одного, потом другого, поставила их на пол и велела убрать разбросанные кубики. Вернулась на свое место, положила свою руку на Светозарову.
— Как прошел день? Рассказывай.
Он улыбнулся: она спросила, не глядя ему в глаза. Она почувствовала его настроение, но помнила, что он не любит, когда следят за выражением его лица. Он обнял жену и привлек ее к себе.
— С чего начать?
— С чего хочешь. — Теперь она смотрела на него своими ясными голубыми глазами. Провела пальцами по его лбу. — Вот эта морщинка мне не нравится. Ну начинай, только рассказывай все, как было, не смей ничего скрывать.
Это была хорошая традиция их семьи — делиться пережитым за день, будь то впечатления от встреч с людьми или неприятности, с которыми пришлось столкнуться. Эта традиция стала особенно прочной после рождения первого ребенка, когда Милена была вынуждена бросить службу в бухгалтерии и остаться дома. Появление второго ребенка окончательно лишило ее надежды посвятить себя своей профессии, и она смирилась: домашнее хозяйство, заботы о детях, об удобствах мужа тоже были своего рода призванием, которому она отдалась и которое даже полюбила. Ей хватало скромных развлечений: время от времени они ходили в театр или в кино, по праздникам гуляли с детьми в парке, посещали друзей и принимали их у себя. Милена была довольна своим мужем и своей жизнью.