Постепенно мы успокоились. Больше того, в моей душе шевельнулась надежда — коли есть птица, должна быть и земля, суша, спасение… Я сказал об этом жене, чтобы придать ей мужества, и добавил, что, если у нас хватит сил, мы определенно доберемся до твердой почвы, поскольку кондор прилетел с той стороны, куда нас несет течение. Мое желание ее ободрить, однако, едва не стоило мне жизни.
От Лины остались только кожа да кости, и я не был уверен, что она выдержит еще хотя бы одни сутки. Пока я говорил, в глазах ее появился какой-то странный блеск. Она не отрывала от меня горящего, почти безумного взгляда. Потом облизала губы и стала, тратя немало сил, подбираться ко мне, огибая хвост «Локхида», за который мы оба держались. Я вздрогнул, услышав тихое, но весьма выразительное рычание — моя ужасная догадка подтверждалась…
Честное слово, я никогда не чувствовал себя таким вкусным. Я попытался отдалиться от нее, а она протягивала руку, чтобы дотянуться до меня, при этом чавкала и глотала слюну. В следующее мгновение что-то произошло и со мной. Ужасная ответная мысль овладела мной, и я замер, чтобы подпустить жену к себе. Последнее, что я запомнил, было то, что мы оба пытались взобраться на наш импровизированный плот, наверное, чтобы занять наиболее выгодную позицию, но одежда наша, или скорее лохмотья, зацепились за растрескавшиеся доски.
Это, как видно, исчерпало наши силы, и мы от истощения лишились сознания.
Очнулись мы только на следующий день.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Автор и его жена просыпаются на пустынном берегу, где находят удивительную флору и фауну. Они строят плот и проникают в глубь страны. Их первые впечатления от Уибробии.
Спиной я ощутил теплый влажный песок и открыл глаза. Сияние полуденного солнца слепило. У меня не было даже сил шевельнуть пальцами рук.
Первой мыслью, мелькнувшей в моем помутненном сознании, была мысль о моей супруге. Впоследствии я объяснил это себе сильным душевным потрясением, пережитым в волнах океана. Во всяком случае, я припомнил последнюю сцену, разыгравшуюся между нами возле хвоста «Локхида», и, будь у меня силы, подскочил бы от ужаса. Но я смог только сесть. В ту минуту я не представлял себе, чем окончилась та сцена, и с отвращением ощупал свой живот. Слава богу, он был все такой же пустой и по-прежнему слипался со спиной.
Уже с некоторой надеждой я осмотрелся, и — о, счастье! — Лина лежала всего в нескольких метрах от меня цела-целехонька и спала. Немного дальше покоились останки хвоста «Локхида».
Я посмотрел на часы, на свои славные непромокаемые часы. Они представляли собой комплекс приборов и стрелок, которые показывали все, что относилось ко времени и частям света, и автоматически заводились. В тот момент было 13 часов 30 минут 25-го июля 1970 года, и, вспомнив, что 24-го мы находились еще в океане, я сообразил, что спали мы около двадцати четырех часов.
Мы пребывали на незнакомом безлюдном берегу. Перед нами волновался океан, но во время отлива вода отступила примерно на километр, и я понял, каким образом мы с Линой оказались на этой пустынной полосе — пустынной во всех смыслах, поскольку поблизости не было заметно никаких признаков человеческой цивилизации. Берег был песчаный, усеянный скалами и большими камнями, и простирался в восточном и западном направлении насколько хватал глаз.
Когда я повернулся спиной к океану и обратил лицо к суше, мной овладело глубокое уныние. На расстоянии метров двухсот от океана вдоль всего берега вздымалась ввысь отвесная стена скал, черных и мрачных, местами покрытых громадными пятнами мхов и лишайников. Вершины этой черной цепи терялись в облаках, а нижняя ее часть, высотой в двести-триста метров, состояла из огромных гладких глыб, словно бы обтесанных и сложенных человеческой рукой. Если мы не обнаружим прохода в этой стене, мы погибнем. Со стороны океана помощи ждать нечего, ибо за все время нашего пятидневного плавания мы не заметили ни одного корабля.
Я внимательней присмотрелся к местности, и уныние мое сменилось изумлением. По всему берегу вдоль линии прилива росли островки травы, а у подножия цепи скал — редкие деревья. Но, боже мой, какая трава и какие деревья! Трава, белесая и упругая, как любая трава на пляже, была в два-три человеческих роста, а деревья, насколько я мог прикинуть, были высотой в среднем от двухсот пятидесяти до трехсот и более метров. Можете себе представить, какие стволы должны быть у таких деревьев. Что же касается крон, под каждой из них могла бы найти приют добрая половина болгарского села.