Следовало поискать воду и пищу. Мы поднялись и пошли по берегу на восток от нашего бивака. После того как мы за два часа прошли около трех километров, нам показалось, будто мы слышим журчание воды. Лина, которая едва держалась на ногах и вплоть до этого момента буквально висела на моей руке, бросилась вперед.
Десятью минутами позже нее я достиг берега широкой прозрачной реки. Лина погрузила голову в воду и глотала, не переводя дыхания. То же самое сделал и я. После этого, однако, голод заявил о себе с удвоенной силой. Да, но как его утолить? Отлив уже начался. Неподалеку от нас в лужах на песке извивались водяные змеи, толстые, как откормленные поросята, и немыслимо длинные, ползали крабы, крупные, как овцы, шевелились морские звезды и другие моллюски тех же масштабов. Я знал, что эту живность можно есть, но кто бы осмелился их здесь ловить? Как бы издеваясь над нами, возле нас закружил воробей — величиной с породистого гуся, откормленного кукурузой, но он был недосягаем. Довольно долго воробей порхал в воздухе и оглушительно чирикал, пока наконец не улетел к другому берегу и не скрылся в гигантской траве.
Мне пришло в голову, что в реке, если это нормальная река, должна водиться рыба. Я свесился с камнем в руке к воде и стал ждать. И действительно, через полчаса я смог угодить в усача и вытащить его на берег.
Мы были спасены. По крайней мере в данный момент. Усач весил около восьми килограммов, и при бережном расходовании его могло бы хватить на два-три дня. У нас с Линой потекли слюнки. Я собрал немного сухой травы и ощупал карманы моих разорванных брюк: очки для чтения были там. Я использовал их окуляры вместо лупы, вспыхнул огонь, и усач был испечен. Мы съели большую его часть, а то, что осталось, завернули в громадный лист азалии и отложили как полуприкосновенный запас.
Счастливые, мы сели на берегу и даже обнялись. Теперь мы уже могли подумать о дальнейших наших действиях, не подстегиваемые постоянно кнутом первичных инстинктов.
Первой и самой простой моей мыслью было, что река, уже спасшая нас от голода, спасет нас и еще раз. Она протекала в ущелье между скалами, и я сообразил, что если мы пойдем вверх по течению, то проникнем в глубь острова, коли это действительно был остров. Мы оба не сомневались, что найдем там если не людей, то хотя бы какую-то пищу.
Вскоре, однако, мы убедились в том, что надежды наши напрасны. Пройдя по берегу реки полкилометра, мы вынуждены были остановиться. Дальше не было ни тропы, ни берега. Река вытекала из узкого ущелья, образованного высокими отвесными скалами, очень красивого, но лишающего нас последней надежды.
Мы вернулись обратно. Лина куда-то отлучилась, а я сел на теплый песок и загляделся в речную гладь без единой мысли в голове. Мы были отрезаны от мира, и надеяться нам было не на что.
Именно в это мгновение Лина, которая поддается унынию лишь в исключительных случаях — когда она голодна или когда портниха испортит ее новое платье, — воскликнула за моей спиной:
— Цено, посмотри, что я нашла!
И протянула мне свою находку. Как и следовало ожидать, сердце мое затрепетало: это был ботинок. Старый, мокрый ботинок, судя по всему, выброшенный рекой. Подметка его была изношена и почти оторвана, верх достигал в высоту сантиметров двадцати. Но что меня действительно поразило — это форма ступни. Она была такой короткой, что ни одна человеческая нога не могла бы влезть в ботинок, и, кроме того, была полукруглой; имела очертания лошадиной подковы или каблука мужских ботинок, перевернутого задом наперед.
Вместо того чтобы задуматься над странностями этой находки, мы с Линой, как все люди, попавшие в беду, и как все простаки, обнялись и стали прыгать от радости. Если есть ботинок, пусть даже ботинок какого-нибудь инвалида, значит, есть и цивилизация. А если есть цивилизация…
— Цено, — прервала мои рассуждения Лина, — мы встретим людей, а посмотри, на что я похожа.
Она ни на что не была похожа. Ее белая блузка от соленой воды села, да еще порозовела в том месте, где был лифчик. Ее голубые брюки, которые в соответствии с маршрутом нашего кругосветного путешествия должны были потрясти аборигенов Гонолулу, были покрыты серо-коричневыми пятнами и обтягивали тело с недопустимой откровенностью. Особенно выделялась та часть, откуда растут ноги… О своем внешнем виде я и не говорю, потому что самое беглое его описание шокировало бы нравственное чувство читателя.