Наши общие знакомые, бывавшие в гостях у Макбрайдов, рассказывали мне удивительные вещи. Они говорили, что кормят там непонятно чем; что к столу никогда не подают мясных блюд и что Джошуа целыми мисками поедает салат. Естественно, в такой еде не содержится достаточного количества калорий, питавших его былую ярость. Любимые блюда судьи были методично, одно за другим, заменены либо же исключены неумолимыми стряпухами. Маслянисто-пряные ароматы рокфора и бри больше не обволакивают дубовые панели столовой. Теперь Джошуа имеет дело с молочным желе и пресным сыром, которые он съедает молча, точно наказанный ребенок. Памела все с той же любезной улыбкой отбирает у Джошуа едва раскуренную сигару, выдает ему крошки табака для трубки и самолично нацеживает несколько капель виски.
Так мне рассказывают. И я наслаждаюсь, представляя себе, как они ужинают вдвоем за длинным узким столом, освещенным тусклым светом канделябров. Под пристальным взором мудрой Памелы прожорливый Джошуа исступленно поглощает свои эфемерные яства. Но больше всего мне нравится воображать, как этот огромный носорог, в ночном халате и домашних тапочках, робко и тоскливо мычит ночными часами перед неприступной дверью.
ПАУЧИХА
Огромная паучиха по-прежнему ползает по моему дому, и я никак не могу избавиться от страха.
В тот день, когда мы с Беатрис очутились под замызганным пологом бродячего цирка, я сразу же почувствовал, что это отвратительное мохнатое чудовище станет самым жестоким испытанием из всего ниспосланного мне судьбой. Это было намного ужаснее, чем если бы на меня вдруг обрушился чей-то внезапный взгляд, исполненный бесконечного презрения и жалости.
Несколько дней спустя я вернулся, чтобы купить хищника, и удивленный циркач порассказал мне об образе жизни и содержании этого чудища. И тогда я понял, что навсегда обрел воплощение неизбывного ужаса и наибольшую меру страха, которую только могла вынести моя душа. Помню, как я возвращался домой, дрожа и спотыкаясь, ощущая в руке легкий, но тяжкий вес паука-птицееда; отчетливо различая два розных веса — вес деревянного короба и вес паука, тяжесть безобидного дерева и тяжесть нечистого и ядовитого животного, повисшего на мне неодолимым бременем. В том коробе я нес домой свой собственный ад, которому предстояло заместить беспредельный, но привычный мне мрак моего одинокого ада.
Та памятная ночь, когда я выпустил зверюгу на волю и увидел, как она бежит по моей комнате, перебирая лапами точно краб, чтобы поскорее спрятаться под диваном, стала для меня началом существования, не поддающегося никакому описанию. С той самой минуты каждое мгновение моей жизни отмерено лапами мохнатого паука, незримое присутствие которого наполняет собой весь дом.
Каждую ночь я дрожу в ожидании смертельного укуса. Сколько раз я просыпался в холодном поту, оцепенело внимая окружающему меня безмолвию, потому что во сне ощутил щекочущее прикосновение к моему телу паучиных лап, вес паучьей плоти, несущей в себе смертельный ужас. Но всегда настает рассвет. Я все еще жив, и измученная душа моя остается ждать следующей ночи.
Иногда мне кажется, будто паучиха исчезла, будто она убежала или издохла. Но я и не пытаюсь пойти проверить, так ли это на самом деле. Я оставляю на произвол судьбы мою встречу с ней всякий раз, когда выхожу из ванной или раздеваюсь, чтобы лечь в постель. Иногда ночная тишина доносит до меня шуршание ее лап, которое я научился различать, хотя и знаю, что шаг ее неслышен.
Очень часто я нахожу нетронутой еду, которую оставил ей накануне. Когда еда исчезает, я не знаю, пожрала ли ее паучиха или это был какой-нибудь безобидный ночной гость. Я даже стал подумывать, не стал ли я жертвой обмана и не дрожу ли я при мысли о совершенно безвредном паукообразном. Может быть, чертов циркач надул меня, заставив выложить кругленькую сумму за страшную видом, но безобидную тварь.
Но это даже и не важно, потому что я сам наделил эту паучиху одному лишь мне ведомым смыслом — знамением моей отсроченной смерти. В самые тяжкие часы бессонницы, когда я теряюсь в догадках и ничто не может успокоить меня, мне является моя паучиха. Она медленно кружит по комнате и безуспешно пытается подняться по стене. Вдруг она останавливается и поднимает голову, поводя ворсистыми щупальцами. Она словно возбужденно выискивает невидимого партнера.
И тогда я, трепеща в своем одиночестве, до смерти запуганный маленьким чудовищем, вспоминаю, как когда-то так же грезил о Беатрис и о ее несбыточном присутствии.