О, не дай угодить в твои сети!
Я в оркестре покинутых — рог, на котором трубишь ты свои позывные, дудка-единорог, атакующий с риском разбиться. Я ушиблен не раз о барьеры фальшивой и лживой девицы. Есть разумные, знаю, но мне попадались шальные, школы боли и мрака способнейшие ученицы. Я светильник без масла, вотще возмечтавший о свете. Я козел отпу… нет, отвращения: сам не заметил, как во рву оказался зловонном и вязком, где правят коварные львицы, и откуда к тебе я взываю, пока не сомкнулись клыки их стальные.
О, не дай угодить в твои сети!
ПОСЫЛКА
Боже воинств, ответь мне, за что пред тобой я в ответе, если сам ты расставил капканы тоскующей плоти, и я вновь подавился наживкой, как давятся лакомством дети, той наживкой со вкусом порока и смерти; и крик мой, в полете оборвавшись, затих. Ты опять не ошибся в расчете.
Так не дай разорвать твои сети.
Из книги
«БЫЛЫЕ НАЧАЛА» (стихотворения)
1935–1986
Ищу ключи к загадке красоты,
твои черты запомнив наизусть.
Бездонными глазами смотришь ты,
но даже бездна не вмещает грусть.
Таинственно задумчив этот взгляд,
а в чем секрет — не приложу ума.
Черты без слов так много говорят,
в твоих глазах — сияющая тьма.
И стоит мне представить хоть на миг —
разгадка есть, как ждут меня сюрпризы:
твоей улыбки лучезарный блик
вновь подтвердит — не сняты с тайны ризы,
и ни один из смертных не постиг
неверную улыбку Моны Лизы.
1940
Сонет, посвященный дому
Альфредо Веласко Сиснероса[комм.]
Тут по утрам приют тепла и света,
тут веянье цветочных благовоний,
тут алый цвет, все глубже и бездонней, —
его волна захлестывает лето.
И сам хозяин здесь проходит где-то
среди цветных фонариков бегоний,
и лепестки касаются ладоней,
и жаром роз душа людей согрета.
Жилище мира, гавань свежих бризов,
алтарь гвоздики, храм священный розы,
привал в пути к заоблачному дому.
Здесь жизнь смиряет свой жестокий вызов
и кротко просит вечности сквозь слезы —
цветку, лучу и помыслу людскому.
1940
«О, время Сапотлана, ты уснуло…»
Моей сестре Вирхинии и мне_
О, время Сапотлана, ты уснуло
в тени, под стражей сумрачного склона.
Лишь колокол качается бессонно,
чеканя эхо бронзового гула.
За часом час, как смена караула,
идет по кругу, мерно, отрешенно.
Расходятся кругами волны звона,
которыми окрестность захлестнуло.
О, время стройно-светлое, как длинно
разлегся полдень без конца и края,
и тонет в отголосках мир окольный.
Плывет над Сапотланом, воедино
разрозненные души собирая,
глубокий голос дальней колокольни.
В кругу моих сомнений — в круге ада,
ты высишься твердыней вековой.
Подобен стройной башне образ твой,
мир без тебя — угрюмая громада.
В моей крови — подобье камнепада,
ревущий, не стихающий прибой.
Слепит глаза песок, между тобой
и мной встает скалистая преграда.
Одолеваю горы и пригорки,
сквозь дебри пробираюсь, безоружен,
карабкаюсь по кручам, стиснув зубы.
Бесплотный день смежает веки-створки.
В их глубине — лишь тусклый блеск жемчужин.
Мы здесь одни. Молчи. И дай мне губы.
1967
«Зеленый день весь в отсветах зеленых…»
Зеленый день весь в отсветах зеленых,
в огнях надежды с их зеленым цветом.
На что надеюсь, по зеленым метам
блуждая взглядом на зеленых склонах?
Зеленый стяг над станом побежденных.
Зеленых сил кипенье щедрым летом.
Зеленый хор на смену песням спетым —
недавней белизне на вешних кронах.