Тут он останавливается у стены, поднимает кверху свою большую голову так, что кончик бороды, нос и козырек его фуражки оказываются на одном уровне, и кричит:
— Хана!
Под самой крышей открывается маленькое оконце, и небольшая женская голова в белом чепце отвечает:
— Хаим?
Муж и жена нежно переглядываются; соседи говорят: милуются! Хаим подбрасывает завернутый в бумажку заработок. Хана хватает сверток на лету. Ей это не впервой.
— Ну и ловка же ты! — говорит Хаим. Ему совсем не хочется уходить.
— Поди, поди, Хаим! — усмехается Хана. — Я не могу отойти от больного ребенка… Приставила люльку к печке. Рукой снимаю пену с варева, ногой ребенка качаю.
— Как он, бедняга?
— Ему лучше.
— Слава богу. А Геня?
— У швеи.
— Йосл?
— В хедере.
Хаим опускает бороду вниз и уходит, а Хана смотрит ему вслед, пока он не исчезнет.
По четвергам и пятницам разговор длится дольше.
— Сколько у тебя здесь в бумажке? — спрашивает Хана.
— Двадцать два гроша.
— Боюсь, не хватит.
— А что тебе, Хана, нужно?
— Мазь для ребенка — шесть грошей, несколько грошей на свечи. Хала у меня уже есть… Мясо тоже, полтора фунта… Ну, еще тебе водки для кидуша…[18] Надо несколько поленьев дров.
— Дров уж я тебе добуду, на базаре найдется.
— Значит, нужно еще…
И она перечисляет, что ей еще нужно, чтобы справить субботу. В конце концов они приходят к выводу, что можно обойтись без водки и без многого другого.
Самое главное — это свечи и мазь для ребенка.
И все же, когда с божьего соизволения дети здоровы, медные подсвечники не заложены да к тому же на столе сладкий кугл[19], у нашей четы бывают замечательные субботы.
Ведь Хана — большая мастерица делать кугл.
Вечно ей сначала чего-нибудь не хватает: то муки, то яиц, то масла. А в конце концов кугл получается жирный, сладкий, вкусный. Сладость его растекается по всем жилкам.
— Это ангел печет, — говорит Хана и смеется от удовольствия.
— Да, да, ангел! Конечно, ангел! — усмехается Хаим. — Думаешь, ты не ангел, если столько терпишь из-за меня, из-за детей… Сколько раз случается, они набедокурят или я рассержусь… И что же? Разве ты ругаешь меня, как другие женщины? И с другой стороны, много ли тебе радости от меня? И ты и дети голы и босы… Куда я гожусь? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Не могу даже как следует петь субботние гимны.
— И все же ты добрый отец и добрый муж, — настаивает на своем Хана. — Вот честное слово! Дай мне бог состариться с тобой!
Муж и жена заглядывают друг другу в глаза так хорошо, так тепло, так сердечно, что кажется, будто они только что из-под венца.
За столом у них бывает еще веселей.
Поспав после обеда, Хаим идет в маленькую молельню.
Меламед читает здесь простым людям «Алшех»[20]. Душно, лица еще заспаны. Один дремлет, другой громко позевывает. Внезапно все оживляются — речь заходит о потустороннем мире, об аде, где грешников секут железными прутьями; о светлом рае, где праведники сидят в золотых венцах и читают тору. Пылают лица, раскрыты рты. Затаив дыхание все слушают рассказ о том, что будет на том свете.
Хаим, по обыкновению, стоит у печки. От волнения у него руки и ноги дрожат, на глазах слезы. Он весь в потустороннем мире.
Он страдает вместе с грешниками, купается с ними в горячей смоле, нечистая сила бросает его из одного конца света на другой; он собирает сучья в дремучем лесу. Все это он переживает так сильно, что на теле у него выступает холодный пот. Зато чуть позже он блаженствует вместе с праведниками. Светлый рай, ангелы, рыба-левиафан, легендарный бык и все прочие блага представляются ему так живо, что, когда меламед, кончив чтение, захлопывает священную книгу и целует ее, он точно пробуждается от сна, будто в самом деле возвращается с того света.
— Ах, господи! — Он тяжко переводит дыхание, которое до сих пор сдерживал. — Хоть бы кусочек, хоть бы крошечку, хоть бы пылинку царствия небесного!.. Для меня, для моей жены и для моих деток!
И тогда его охватывает грусть. Он спрашивает себя: «С позволения сказать, за что и почему это мне следует?»
Однажды он после такого чтения подошел к меламеду.
— Ребе[21], — обратился он к нему с дрожью в голосе, — посоветуйте, как мне удостоиться царствия небесного?
— Изучай, дитя мое, священную библию, — ответил ему тот.
— Я не умею.
— Изучай Мишну, «Эйн-Яков» или хотя бы Пейрек[22].
— Я не умею.
18
Кидуш — молитва, которую религиозные евреи произносят в субботу и праздники в начале вечерней трапезы.
22
Пейрек — талмудический трактат «Абот» («Поучения отцов»), в котором собраны изречения и афоризмы религиозно-нравоучительного содержания.
«Авот» —