Но будь на свете лошадей столько же, сколько людей — тысяча миллионов! — несчастная лошадь тоже не удостоилась бы такой чести!
Бонця тихо жил и тихо умер; точно тень промелькнул он в нашем мире.
Когда над Бонцей совершали обряд обрезания, не пенилось вино, не звенели бокалы. К бармицве[39] Бонця не произнес цветистой речи… Он жил среди миллионов ему подобных, как маленькая серая песчинка на берегу моря. Когда ветер поднял его и перенес на другой берег, никто этого не заметил.
При жизни Бонци даже липкая грязь не сохранила отпечатка его ноги; после смерти ветер повалил убогую дощечку на его могиле. Жена могильщика нашла эту дощечку где-то в стороне и сожгла ее, сварив горшок картошки… Три дня прошло после Бонциной смерти, а подите спросите могильщика, где он похоронен…
Был бы на могиле Бонци надгробный камень, его лет через сто, возможно, нашел бы какой-нибудь исследователь старины и имя «Бонця-молчальник» прогремело бы на весь мир.
Как тень промелькнул Бонця. Облик его не запечатлелся ни в чьем мозгу, ни в чьем сердце. От Бонци и следа не осталось.
«Ни дитяти, ни теляти»; одиноко жил, в одиночестве умер!
Если бы не мирская суета, может быть, кто-нибудь и услышал бы, как хрустит под тяжкой ношей Бонцин позвоночник. Если бы мир не был так занят, может быть, кто-нибудь и заметил бы, что у Бонци, живого человека, потухшие глаза и впалые щеки; что даже тогда, когда спина свободна от ноши, голова у него все равно склоняется долу, как будто он еще при жизни ищет себе могилу. Будь людей так же мало, как лошадей, запряженных в конку, кто-нибудь, возможно, и поинтересовался бы: «Куда девался Бонця?»
Когда Бонцю отвезли в больницу, его угол в подвале не остался пустовать — сразу же нашлось пятеро охотников занять его; когда Бонцю перенесли в мертвецкую, его больничную койку уже дожидались двадцать других бедняков… Не успели Бонцю вынести из мертвецкой, как туда доставили из-под обвалившегося дома двадцать убитых — кто знает, долго ли будет Бонця покоиться в могиле. Не слишком ли многие дожидаются и этого места?
Без лишнего шума явился он на свет, неприметно жил, тихо умер и еще тише сошел в могилу…
На том свете, однако, все было по-другому. Там смерть Бонци произвела огромное впечатление.
Мощный рог мессии протрубил на все семь небес: «Бонця-молчальник преставился!» Паря на своих широких крыльях, самые представительные серафимы сообщали друг другу: «Бонця призван на небо!» В раю шум, радостное волнение: «Бонця-молчальник! Шутка ли, Бонця-молчальник пожаловал!!!»
Юные ангелочки с бриллиантовыми глазками и с тонкими золотыми крылышками ювелирной работы, обутые в серебряные башмачки, ликуя, полетели навстречу Бонце. Хлопанье крыльев, стук башмачков, резвый смех юных, свежих, розовоустых ангелочков — все это заполнило небеса и достигло трона всевышнего, — сам бог узнал, что прибывает Бонця!
У небесных врат, готовый приветствовать Бонцю, стоит с протянутой рукой праотец Авраам, и старческое лицо его светится радушной улыбкой.
Что там гремит вдалеке?
Эго два ангела катят в рай золотое кресло на колесиках для Бонци.
Что это так ярко сверкает?
Это привезли золотой венец, усыпанный драгоценными каменьями. Тоже для Бонци!
— Еще до решения небесного суда? — с удивлением и не без зависти спрашивают праведники.
— О, суд не более чем пустая формальность, — отвечают им ангелы. — Против Бонци даже у обвинителя язык не повернется. Дело продлится пять минут. Подумайте сами, Бонця-молчальник!
Когда ангелы подхватили Бонцю в воздухе и сыграли гимн в его честь, а праотец Авраам пожал ему руку, как старому другу, когда Бонця услышал, что для него уготовано кресло в раю, что его голову ожидает венец, что в небесном суде против него и слова не скажут, он, как и прежде на земле, молчал. У него сердце упало от страха. Ведь все это могло быть только сном или же простым недоразумением.
И то и другое для Бонци не внове. Ему и прежде не раз снилось, что он подбирает с пола деньги, целый клад… А просыпался он еще большим бедняком, чем накануне. Не раз случалось, что кто-нибудь по ошибке улыбнется ему, скажет доброе слово, а потом отвернется и сплюнет.
«Такая уж у меня судьба!» — думает Бонця.
И ему страшно поднять глаза, как бы сновидение не исчезло. Не проснется ли он в пещере среди змей и скорпионов? Ему страшно сказать слово, страшно пошевелиться: а вдруг его узнают и швырнут в преисподнюю…
39
Бармицве — религиозное совершеннолетие для мальчиков, которые достигают тринадцати лет.