До перепуганного Бонци не доходят комплименты ангелов, сопровождающих его в небесное судилище, он не замечает, как они пляшут вокруг него, а праотцу Аврааму, который сердечно приветствует его, он даже не отвечает.
Он вне себя от страха.
Ужас Бонци еще больше увеличивается, когда взгляд его нечаянно скользит по полу небесного судилища. Мрамор, усыпанный чистыми бриллиантами! «И на таком полу стоят мои ноги!» Бонця застывает на месте. «Кто знает, с каким богачом или раввином, с каким праведником меня здесь спутали… Он явится, и тогда мне крышка!»
От страха он не слышит, как председатель четко объявляет: «Дело Бонци-молчальника!» И передает защитнику бумаги: «Говори, только покороче!»
Весь зал кружится перед глазами Бонци. В ушах у него шумит. Но чем дальше, тем яснее доносится до него сладостный, как звуки скрипки, голос защитника.
— Его имя, — слышит Бонця, — подходило ему, как стройной фигуре платье, сшитое руками артиста портного.
«Что он такое говорит?» — спрашивает себя Бонця. Но тут нетерпеливый голос перебивает защитника:
— Только без аллегорий!
— Никогда, — продолжает защитник, — он ни на кого не жаловался, ни на бога, ни на людей; огонь ненависти никогда не вспыхивал в его глазах, он никогда не поднимал их к небу с претензией.
Бонця все еще не понимает ни слова, между тем резкий голос опять прерывает защитника:
— Без риторики!
— Иов[40] не выдержал, а Бонця был несчастнее Иова…
— Факты, сухие факты! — еще нетерпеливее требует председатель.
— К восьми дням над ним совершили обряд обрезания.
— Излишний реализм!
— Проходимец-резник не смог остановить кровь…
— Дальше!
— В тринадцать лет он потерял мать, — продолжает защитник, — и получил взамен мачеху-злючку, змею… Но он молчал…
«Может быть, это в самом деле про меня…» — думает Бонця.
А председатель сердито:
— Прошу без инсинуаций!
— Она скупилась на еду для него… Заплесневелый хлеб… Мочало вместо мяса… А сама пила кофе со сливками.
— Ближе к делу! — кричит председатель.
— Зато она, не скупясь, пускала в ход свои ногти; синяки выглядывали из всех дырок на обветшалой одежде, покрывавшей его тело… Зимой, в лютый мороз, она выгоняла мальчика, босого, во двор колоть дрова. Руки его были еще слишком малы и слабы, поленья были слишком толстые, а топор — тупой. Не раз рука его чуть не выскакивала из сустава, не раз отмораживал он ноги и все же молчал. Даже отцу…
— Этому пьянице… — со смешком вставляет обвинитель, и Бонця холодеет.
— Не жаловался, — заканчивает фразу защитник. — И вечно один… Без товарищей… Ни талмудторы[41], ни хедера… Всегда в отрепьях и… ни одной свободной минуты.
— Факты! — снова призывает председатель.
— Когда отец спьяну схватил его за шиворот и вьюжной зимней ночью выбросил на улицу, он и тогда не издал ни звука. Тихо поднялся с заснеженной земли и пошел куда глаза глядят…
Молча шагал он по дороге. Голодный, только глазами просил о помощи. Лишь к весне в вихре ненастной ночи он добрался до большого города. Растворился в нем, точно капля в море, и провел ту ночь в участке… Бонця молчал, не допытывался за что, почему… Выпущенный на свободу, он стал сразу искать работу, пусть самую тяжелую…
Поиски оказались труднее самой работы, но он не роптал.
Обливаясь холодным потом, согнувшись под непосильной ношей, с мучительными судорогами в желудке — он молчал.
Обрызганный уличной грязью, оплеванный, покорно, с грузом на спине идя по мостовой среди карет, дрожек и конок, он молчал.
Он никогда не вел счета пудам груза на своей спине, за которые получал полушку, не запоминал, сколько раз падал, выполняя поручение за алтын, как часто чуть не испускал дух, пока получал заработанное; он не задумывался ни над своей, ни над чужой судьбой, он молчал!
Свой собственный заработок он не решался громко требовать. Как нищий, останавливался у порога, с собачьей мольбой в глазах. «После приходи!» — и Бонця исчезал тихо, как тень, чтобы после снова безмолвно выпрашивать то, что ему следовало.
Когда урывали что-нибудь из его заработка или вовсе отделывались от него фальшивой монетой, он и то не спорил.
Он молчал…
«Да это в самом деле про меня!» — успокаивается Бонця.
— Однажды, — продолжает защитник, глотнув из стакана, — в жизни Бонци произошла перемена… Испуганные лошади помчали карету на резиновых шинах… Кучер лежал на мостовой с раздробленным черепом. Лошади брызгали пеной, глаза горели, как темной ночью пылающие факелы, подковы высекали искры, а в карете ни жив ни мертв сидел человек.
40
Иов — главный персонаж одноименной библейской книги; бог, желая испытать его благочестие, послал ему много страданий.
41
Талмудтора — еврейская религиозная школа, содержащаяся на средства общины, где бесплатно обучаются дети бедноты.