Раз говорит «спятил» — верь!
Пер. Л. Юдкевич
ы спрашиваете про Мойше, сына Йоселе? Сватать собираетесь? Пожалуйста. Кого же вам спрашивать, как не меня? Товарищами были когда-то, как же! Я даже хорошо знал его отца, помощника раввина. До конца дней был у нас в общине судьей. Да простит он мне, миснагидом[44] был, но железная голова! Такому и миснагидом можно быть.
Над кабалой он, правда, посмеивался, но все же я ему очень верил. Человек старых взглядов, вот он и хотел нас, молодых, постращать.
К праведникам он не ездил, но он и сам был праведник.
А как он изучал талмуд! Голову повяжет мокрым полотенцем (иначе, говорит, голова лопнет), ногу — под себя. А из-под длинных, насупленных бровей прямо-таки искры сыплются… Вы сомневаетесь в родословной Мойшеле? Кругом родовит! Но вот сам-то он совсем никчемный человек. Сердце у меня болит, но что правда, то правда, клепки в голове у него не хватает.
В детстве тоже, как отец, был башковит: в воскресенье уже знал урок по талмуду наизусть. Уже в воскресенье!
Но — ненормальный! Видали б вы его ужимки, его выходки! И такие же большие брови и жгучие глаза, как у отца, мир праху его. Только отец у него был разумный, а он — безумный. Парень имел привычку смотреть на небо. Проплывет, например, облачко, а он уже видит в нем покойного дядю, первосвященника или козла. Что хотите видит он там, в этой тучке. Если ж небо чисто, он скажет: это новогодний занавес у ковчега Завета.
Зимой он целыми днями пролеживал на подоконнике и смотрел на снег. Бриллианты, говорит, мерещутся ему в снегу. Боже мой, разве все перескажешь?! Но я не стану долго задерживать вас. Дело было так.
Оба мы женились в одну неделю. Я отправился к тестю на хлеба, а он стал подыскивать себе какое-нибудь занятие.
У тестя я, как это полагается, совсем забыл про Мойшеле. В городке была драчка, и я тоже впутался.
Потом у меня было свое горе: ребенок, не про вас будь сказано, умер, да и с ней мы не очень дружно жили. Одним словом, развелись мы. И мне стали сватать невест из родного края.
Оставляю ей детей. Но она не согласна. Начинается дело, разбирательство. Раввин постановляет: детей содержать ей до трехлетнего возраста… Приезжаю домой, захожу в синагогу — Мойшеле тут.
— Как поживаешь? — спрашиваю.
— Так себе… — отвечает.
— Есть у тебя дети?
— Нет, — говорит.
— Почему?
— А я знаю, почему?
— Что ж ты предпринимаешь?
— Ничего.
Слыхали ответ?!
— Едешь к кому-нибудь?
— Мой отец тоже ни к кому не ездил.
Понимаете, какое дело! Раз отец не ездил, значит, и ему не к чему ездить.
— То есть как это?
— Такова, — говорит, — его посмертная воля.
Не верю собственным ушам. Когда речь идет о детях, даже христиане едут к рабби.
У моего рабби, дай ему бог здоровья, я за это время перевидал, чтоб не соврать, больше двадцати бритых морд. Один выложил ему пятьдесят серебряных талеров. Помогло ему, конечно, как мертвому банки. Да и попробуй помоги такому, когда тот другой веры! И все же он свое сделал. А этот — ничего! Говорят так: не едет невежда, носильщик, сапожник. Но он, Мойшеле? Разве не знает он, что бог, да святится имя его, иной раз нарочито выносит суровый приговор, чтобы рабби было что смягчить?! А иначе, что бы это была за жизнь? Все точно по закону… Всегда ровно, как по линейке… Но поди толкуй с ним!
А у меня тем временем голова кругом шла. Было много предложений на месте, а случилось так, что женился я на стороне.
И что ж вы думаете. Надули меня так, что стыдно сказать… Ну, ладно. Приезжаю — мой Мойшеле, дай ему бог счастья, уже вдовец. И тут начинается новое сумасбродство: он и слушать не хочет о новой женитьбе.
По нашим законам сватать мужчине невесту можно уже в первую неделю траура. Но он хочет идти против закона. Сначала он хочет переждать месяц; потом между пасхой и пятидесятницей ему не везет; теперь ему пришло в голову переждать целый год. Когда же я все-таки дождался конца его срока, он вдруг заявил, что ему вовсе не к спеху. Другой поступил бы так: можешь обойтись без жены, ну что ж, женись, возьми приданое и кати куда глаза глядят.
Нет, он этого не желает, это ему ни к чему. Просто у него есть время, вот он и хочет поразмыслить.
И что ж вы думаете? Он прожил года два, не про вас будь сказано, как шелудивый пес. Ведь в самом деле, чего стоит человек без жены, — хоть без какой-нибудь, — без горячей пищи, без вареной картошки? Он питался селедкой. Занимался с учениками и ел селедку. Замечательная жизнь!
Вот посмотрите на меня! А ведь третья жена моя умерла совсем недавно, с полгода примерно. И что же? Мрак и запустенье в каждом углу. Ни рубахи к субботе, ни целых штанов! А этот сидит себе, занимается с детьми — и ничего.