Недели через две явился и он сам. Снова набрал себе учеников.
— Сумасшедший, — спрашиваю, — зачем ты вернулся? Не мог там учительствовать?
— Я соскучился.
— По ком?
— По кладбищу.
И говорит он это совершенно серьезно, даже дрожь пробирает. Слыхали, чтобы человек тосковал по кладбищу? А он тоскует! И не врет.
После вечерней молитвы он каждую ночь шел к околице и бродил вокруг кладбища. Он из рода первосвященников, которым запрещено входить за ограду, вот он и смотрел на надгробья издали.
«Что за черт? — думаю. — Не средство ли это от бездетности? Может, он стал кабалистом? А может быть, колдуном?!»
Что вам сказать? В голову мне лезли всякие мысли. Мало ли что может случиться! Может, он тайный праведник, а может, продал душу черту. Кто его знает! В детстве я слыхал, что если изготовить свечу из трупа с фитилем из цицес, то станешь невидимкой… Поверьте, если бы я не знал, что он койген[47], я бы поверил, что он спутался с шайкой воров и рыщет возле кладбищенской ограды. Разумеется, Мойше, сын Йоселе, воровать не станет, но за свечи, может быть, и возьмется. Чего только не сделает еврей для заработка?!
Но нет. Он уже несколько недель разглядывает надгробья, — и ничего. Ничего не видно и не слышно. И поди пойми, что у него на уме!
Теперь вы понимаете, что такое сумасбродство? Раз говорят: «спятил» — значит, верь!
Вот так-то, земляк! Мойшеле — мой товарищ, люблю его, как самого себя, но бедняга все же свихнулся. Оженить его теперь трудно, очень трудно. Ну, что ж, я ведь не сказал «нет». Вам, конечно, нужно что-нибудь заработать, — делайте как знаете…
Вот если б у вас для меня была партия…
Как меня выдали замуж
Пер. Е. Аксельрод
помню себя еще с тех пор, когда летом играла в камушки и пекла из глины булки, а зимой целыми днями качала маленького братишку, который родился больным и болел все время, пока на седьмом году жизни не умер во время эпидемии.
Летом бедняжка сидел во дворе, грелся на солнышке и смотрел, как я играю в камушки.
Зимой он не вставал с постели, я рассказывала ему сказки и пела песенки. Другие братья ходили в хедер.
Моя бедная мама всегда бывала занята, у нее было чуть ли не десять профессий: она и вещи перекупала, и коврижки пекла, прислуживала на свадьбах и на других семейных торжествах, наблюдала за женщинами, которые окунались в микве, нанималась плакальщицей, молельщицей и закупала провизию для богатых домов.
Отец за три рубля в неделю работал приказчиком в лесу у реб Зайнвла Теркельбойма. Тогда еще были хорошие времена: меламедам за квартиру платили почти в срок и у них всегда был кусок хлеба.
Иногда мама готовила на ужин кулеш. Это был настоящий праздник. Но такое случалось редко.
Обычно мама приходила домой поздно, усталая, частенько заплаканная, удрученная. Жаловалась, что хозяйки «заматывают» ее деньги — велят покупать на свои, а за долгом прийти завтра-послезавтра… Тем временем делаются новые покупки, и когда наконец дело доходит до расчета, хозяйка никак не может вспомнить, заплатила она за позавчерашнюю осьмушку масла или нет… Надо мужа спросить, у него замечательная память, он наверняка все помнит. На следующий день оказывается, что муж поздно вернулся из синагоги и она забыла у него спросить. Еще через день хозяйка сообщает радостную новость: муж не захотел ей отвечать, рассердился и накричал на нее — нечего морочить ему голову бабьими делами! Придется, видно, самой вспоминать.
Потом ей начинает казаться, она даже почти уверена в этом, что за осьмушку масла она уже заплатила; через пару дней хозяйка уже готова побиться об заклад, что это так. И когда бедная мама еще раз напоминает про осьмушку масла, она оказывается нахалкой, возводит напраслину, хочет выманить у хозяйки полпятиалтынного… Ее предупреждают, что если она еще раз заикнется о масле, она может больше не показываться на глаза. Маме, которая когда-то считалась «дочкой богача» и, если бы помещик не присвоил ее приданое, сама стала бы хозяйкой, нелегко было выслушивать такие упреки, она приходила домой с опухшими глазами, бросалась в слезах на кровать и плакала, горько плакала, пока не выплакивала всю горечь, накопившуюся в ее сердце — тогда она вставала и варила нам немного клецек с бобами.