Почему же в синагоге его звали «Соре-Ривкин Хаим-Борух», а то и просто «муж Соре-Ривки»? Почему все знания Хаим-Боруха оставались в зависимости от горшка гороха и нескольких пачек дрожжей, которыми торговала его жена, — никак не понять.
Да и Соре-Ривку это сильно огорчало.
Она, конечно, почитала за честь, что Хаим-Боруха всегда упоминают рядом с ней, но вместе с тем боялась, как бы положенная ей на том свете доля счастья не была, таким образом, исчерпана.
Довольно часто, по нескольку раз в неделю, приходила она со своим горшком гороха в синагогу.
— Хаим-Борух, — кричали ешиботники[50], — твоя кормилица пришла!
Хаим-Борух, конечно, слышал, как она поднимается по лестнице, недаром он уткнулся носом в Зогар. Над пюпитром вздрагивает только засаленный, покрытый перьями кончик ермолки. Соре-Ривка старается даже на ермолку не смотреть. Она вообще не глядит в сторону мужа, дабы глаза ее не насытились прежде времени божьей благодатью, которая на нем. «Лучше там, — думает она, — там, на том свете!» Сердце у нее, однако, согрето счастьем.
Из синагоги она выходит как будто выше ростом, стройнее, с просветленным, радостным взглядом. Никто не скажет, что ей двадцать с лишним лет — на лбу ни морщинки, лицо милое, разрумянившееся, словно у невесты под венцом.
Именно это огорчает Соре-Ривку, больше всего заставляет ее призадуматься.
Для того света ничего не остается, сокрушается она. Она придет туда голая, как ощипанная птица: никаких добродетелей! И какие такие у нее заслуги? Вертится на улице с горшком гороха да разносит по нескольким домам дрожжи между одним четвергом и другим. А что она, собственно, делает для мужа?
Пока отец, мир праху его, жил, колесо вертелось: и кров был, и еды хватало — рай да и только. А теперь? Врагу не пожелаешь…
Приданое уплыло, домишко продан…
Утром уха без рыбы — картошка с водой; вечером — похлебка с черствым бубликом!
Вот и все его удовольствия!
Семь лет прошло, как поженились, а она ему даже нового кафтана не справила.
От пасхи до пасхи — шапка да пара сапог, вот и все.
Каждую пятницу она подает ему чистую рубаху. И то сказать — рубаха! Паутина!
Из-за этих рубах ей пришлось надеть очки: сколько ни штопай, все без толку…
«Господи, если на том свете, — думает Соре-Ривка, — на одну чашу весов положить хотя бы одну буковку из его книг, а на другую чашу все похлебки, которые я ему когда-либо приготовила, и мои глаза в придачу, что перевесит?»
Правда, завязанное узлом на этом свете, и на том не распутать. Соре-Ривка знает, что не так-то легко отделить мужа от жены. А он, Хаим-Борух, разве допустит? Такой золотой человек! Она разве не видит, как ему хочется, чтоб она поела вместе с ним? Смешно, не станет же он ей это говорить, глазами зовет. А если она делает вид, что ничего не замечает, муж начинает бормотать, как во время тихой молитвы… Нет, Хаим-Борух не допустит, он не согласится сидеть в кресле среди праведников и праотцев в то время, как она будет скитаться по пустынным лесам, между небом и землей.
Но что толку? Все равно ей будет неловко смотреть праматерям в глаза; она просто сгорит от стыда.
Потом… у нее нет детей. А годы проходят, время бежит…
Семь лет они уже вместе. По закону еще три года и — развод[51].
Разве она посмеет мужу слово сказать?
Другая будет, в раю скамейкой под его ногами, а ей придется бог знает с кем, с каким-нибудь портняжкой мучиться в аду.
Ну и что же, чем она заслужила лучшего?
Нередко ей во сне является портной или сапожник, и она заливается слезами.
Хаим-Борух просыпается испуганный.
Ночью, в темноте, он иногда разговаривает с ней, спрашивает, что случилось?
— Ничего! — отвечает она.
Соре-Ривка плачет, молит бога ниспослать ей удачу в торговле горохом и дрожжами.
А он, Хаим-Борух, и в самом деле был золотым человеком.
«Глупая женщина, — думал он, — что ее тревожит! Надо бы все-таки позаботиться, чтоб она побольше зарабатывала. Может быть, она бы тогда разрешила себе хоть есть досыта».
Хаим-Борух стал рыться в своих фолиантах, но, как водится, именно то, что ищешь, ни за что не найдешь. На многие вопросы ответы появляются внезапно, когда их совсем не ждешь.
Вот он уж, кажется, на правильном пути, но тут, как нарочно, что-то отвлекает его и приходится начинать все сызнова.
Наконец Хаим-Борух решил поговорить с ним, долгие годы ему.
Это, однако, не так легко было сделать.
В первый раз рабби не расслышал, задумался. Во второй раз он только покачал головой, не поймешь к чему. В третий раз он наконец заговорил:
51
Согласно иудейскому вероучению, женщине, состоящей в браке и не имеющей детей в течение десяти лет, необходимо дать развод.