Борьба за работу растет среди ткачей изо дня в день. Молодые ткачи, которые могут работать дольше и больше выработать, вытесняют стариков; холостые, могущие прожить и на маленький заработок, вытесняют семейных, нуждающихся в большем. Подрастающие подмастерья вытесняют и тех и других… А тут еще прошел слух, будто какие-то новоиспеченные молодые благотворители собираются открыть ремесленные школы, которые каждый год будут выпускать все новых ткачей.
Мало того, что плохо, так этому плохому стараются еще придать приличный вид; и гладким оно должно быть, и округлым, и хорошо пригнанным, как ярмо на шее.
Недалеко то время, когда семеро ткачей, схватив за полы одного хозяина[54], будут умолять: «Дай, дай нам работу, пускай наполовину бесплатную, пускай задаром, только бы работать, только бы не слышать жалоб наших жен, которым вторят дети…»
Не веришь? Ты считаешь, что всему есть предел и дальше так продолжаться не может? А я верю, что работа — это тоже своего рода хмель, она опьяняет, оглушает, забивает голову так, что теряешь представление о себе и обо всем окружающем; это вроде водки.
У нас свободный мир! Никто не может заставить меня работать; я никому не подвластен! Я работаю, когда хочу, и делаю, что хочу. Я свободная птица, но всякому вольно подстрелить меня, ощипать и положить в горшок. Свободным я мог бы считать себя, если б у меня не было желудка, требующего еды и питья; если бы я не нуждался в жилье, а работал бы для удовлетворения других более возвышенных потребностей. О, тогда бы я совсем по-иному расценивал свой труд! А теперь?
Я хочу получать побольше, хозяин хочет давать поменьше. Мы с ним оба свободны, но он может найти другого на мое место, я же этого не могу.
Сегодня я брошу работу, а завтра меня схватят за шиворот и выбросят из квартиры; послезавтра мне уже будет сводить живот от голода. Пройдет еще день, и я буду горящими глазами смотреть издали на хлеб у торговки на лотке и не смогу заставить себя уйти; хлеб — магнит, и я не в силах оторваться от него.
Сам я еще такого не испытал, но глаза, которые так смотрят на хлеб, мне однажды довелось увидеть… Глаза голодного волка…
Но об этом в другой раз. Поздно, и голова у меня трещит.
Большое спасибо за слова утешения, вернее, за желание утешить меня; разве ты виноват, что даже в голове беднейшего сапожника мир отражается в гораздо лучшем виде, чем он есть на самом деле?
Твои мысли сапожника в переводе на мой язык, язык ткача, читаются так: хорошие и плохие времена сменяют друг друга, как лето и зима; если теперь работы мало, а свободных рук излишек, то скоро, когда запас товаров будет распродан, станет наоборот: работы в преизбытке, а ткачей мало. И тогда наступит рай на земле. Нас, ткачей, начнут днем с огнем искать, а отыскав у будут молить: «Вытряхните наши карманы, только работайте! Луну с неба вам добудем, только берите в руки челнок!» За звезду ткач будет получать невесть сколько, ткач в золоте будет ходить…
И только я вымолвлю слово, ты примчишься с душой моей Мирьям на бричке или же верхом, и сыграем свадьбу в добрый час…
Эх ты, старый дурень! Ну и раздул же ты мыльный пузырь! Расскажу тебе историю, от людей слышал: когда-то злой колдун ополчился против жителей одного местечка и стал строить им козни. Но так как они отличались благочестием и местечко было полно святынь, колдун там не очень преуспевал. Пораздумав, он обернулся коробейником и начал скупать все священное. Платил он щедро, чистым золотом! За связку цицес — золотой, за псалтырь, за амулет — золотой, только давай, вот до чего дошло! По слухам, этот товар коробейник переправлял в Америку — нашел место для святынь…
Народ поверил и стал выносить из домов все священное. Вначале соблазнились самые бедные — водоносы и носильщики, за ними — мастеровые, а вслед за мастеровыми — уважаемые хозяева. Польстились на золото служки, канторы, дайены[55], резники… Никто не устоял… Даже раввин и тот оголил свой дом; за деньги можно будет потом другие святыни купить.
Когда в местечке не стало святынь, колдун получил власть над людьми и начал изводить их всякими злыми недугами…
А помощи ждать неоткуда: ни амулета на косяке двери или в окне, ни священной книги на полке!
54
Здесь перефразирован библейский стих: «И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем, — сними с нас позор» (Исайя, IV, 1).