И была еще у того ткача дурная привычка вечно держать рот открытым. Какая бы зеленая птица ни зародилась в тесном гнезде его головы, она тут же без всяких помех вылетала на волю… Старики предупреждали его, чтоб он поменьше заботился об общественном благе — общество часто платит камнями за хлеб; возлюбленная, обнимая и целуя его, со слезами упрашивала не марать рот каким-то веником. Но он стоял на своем — надо связать веник!
И слова его шли от души, кровью были согреты. Рабочие больше чувствовали, чем понимали: они толпились вокруг говорившего, вздыхали, а иногда с губ их срывалось проклятие. Но человека с большим сердцем это не удовлетворяло. За сто вздохов булочник и одного хлеба не даст, говорил он, от миллиона проклятий у работодателей ни один, зуб не выпадет… Что же еще? Веник, во что бы то ни стало надо веник связать!
Вот и начали вязать. Народ собрался и решил больше на подрядчиков не работать. Тем, кто с ними связан, работу бросить. Чтоб поддержать их, пока они получат работу на фабрике, были тут же собраны деньги. Среди работодателей начался переполох. Потеряв голову заметались подрядчики, сбавили тон, и по возможности вежливо заговорили даже фабриканты. Ткачи радовались: бедняки, оказывается, обладают силой, стоит ее только разбудить, и она мир перевернет! Счастье, ликование.
Радужный мыльный пузырь быстро лопнул. Прежде всего нашлись ткачи из неопытных, вечно сидевших без дела, которые отыскали лазейку к подрядчикам и начали работать. Тогда и другие, испугавшись, поспешили занять свои места. Тут уж и остальным пришлось, изменив своему слову, чуть ли не явиться с повинной к подрядчику: «Прости, пожалуйста, это вовсе не наша шкура, хоть она на нашем теле, дери ее сколько хочешь!» И снова чистая вода покрылась тиной, и все осталось по-старому…
Одна только перемена произошла: человека с сердцем прогнали с фабрики, и никто не принимал его на работу. Возлюбленная, естественно, отказалась от него. Ткачи молчали: нельзя же из-за одного человека остаться без пропитания.
Случилось это до моего приезда сюда, но мне еще выпало счастье видеть, как человек с большим сердцем впился глазами в хлеб у торговки на лотке.
Я и не подозревал, что душа моя Мирьям пользуется таким влиянием у бога — только она высказала в последнем письме пожелание еще хоть раз увидеть меня, как я еду домой.
Правда, расходы велики, но можно продать несколько лишних вещей. Кровать, подушку, одеяло, даже сенник я уже спустил. Могу попрощаться с пиджаком и с двумя-тремя рубашками…
На проезд хватит, а не хватит, пешком дойду.
Случилась простая вещь: я сделал глупость и теперь вынужден уехать.
Дело было так: после того как мне довелось увидеть голодные глаза, я раз навсегда решил: лучше золотник ума, чем фунт сердца! Можно оставить открытой дверь, но рот надо держать на замке. Зубы служат не столько для того, чтобы откусывать пищу, сколько для того, чтобы прикусить язык, когда он собирается сказать лишнее. Человек, конечно, царь природы, и речь возвышает его над животными, но «здравствуйте — прощайте» для него вполне достаточно, а другие разговоры ни к чему. Много еще подобных добропорядочных и разумных истин внушал я себе и старался запомнить, только бы мне никогда не пришлось смотреть на хлеб так, как смотрел тот, с большим сердцем, не умевший держать язык за зубами.
Посмотришь такими глазами на хлеб и, чего доброго, дойдешь до того, что стащишь его.
А что сказал бы тогда мой набожный меламед? Он не замедлил бы явиться в небесное присутствие и засвидетельствовать, что сам учил меня: «Не укради — не тронь чужого!»
Мой набожный меламед, как тебе известно, был близорук и дальше своего носа не видел. Когда жена клала перед ним на стол хлеб, он только хлеб и видел, ничего другого… Но откуда взялся хлеб? Как он пришел к нему? Кто сеял его, кто жал, кто молол, кто пек? Чьим потом пропитан хлеб, чьей кровью? Над этим мой меламед не задумывался… Он мог бы из-под земли возникнуть, чтобы крикнуть мне: «Вор!» И на мне бы шапка загорелась!
Но что делать, когда человек предполагает, а беда (своя или чужая) располагает? И как бы тщательно ты ни застегивал сердце на все пуговицы, какая-нибудь глупость всегда ухитрится пролезть в него. Не успеешь оглянуться, и глупость сделана, хоть бейся головой об стенку. Мой бывший работодатель говорит, что от меня он ничего подобного не ожидал. Да мне и самому трудно поверить… И все же это так. Доказательство: я еду домой!