Знай же, Ханеле, венец головы моей, что каждое твое слово, каждое милое движение запали мне глубоко в душу, я все запомнил. Ты всегда у меня перед глазами. На море я часто видел тебя рядом с собой, а ребенок держался за твой фартук, и твой голос и голос ребенка отдавались в ушах и наполняли меня блаженством, которое невозможно описать.
Представь, что на корабле я встретился с этим самым кантором Лейбом. Да не накажет меня бог за мои слова, он совсем сбился с пути, этот Лейб, окончательно свихнулся…
Кошерная ли еда, трефная ли — не его забота. Пьет он тоже не так, как подобает еврею. На пароходе я ни разу не видел его в талесе, ни разу не слышал, чтоб он произнес послеобеденную молитву. Ходил он целыми днями с непокрытой головой… Мало того, он и дочь ведет по своей дорожке. Тогдашней девочке теперь лет семнадцать, ты бы ее видела — картина! И отец велел ей петь и плясать перед пассажирами. А поет она на множестве языков, господи спаси и помилуй! Люди слушают ее, хлопают руками от удовольствия и кричат не разберешь что. Распутство, безобразие, с души воротит!
Не стану отрицать, вначале я очень обрадовался кантору и его дочке. Как-никак, думал я, свои люди, мне будет не так одиноко. Но видел я от них мало радости. Прежде всего мне не понравилось обхождение Лейба с дочерью, и еще у меня сердце надрывалось при виде кантора, когда-то стоявшего у аналоя как посланец народа перед господом богом, говорящего сальности, тошно слушать. И голос он свой пропил.
Но это бы все с полбеды, если бы они не вздумали сделать из меня человека. Все время они надо мной издевались, только и слышно было: «Батлен, — дурак…» Папаша дергает меня за пейсы, а дочь вырывает нити из моего талескотна на потеху всему пароходу.
Им, видишь ли, не по душе, что я не ем трефного, что я готов лучше голодать, чем потреблять запретное.
Ты ведь знаешь, ссориться я не люблю. Вот я и отхожу в сторону, забиваюсь в угол и украдкой облегчаю сердце слезами…
Но публика меня всюду находит и превращает в посмешище. Я думал, тут мне и конец.
Но все это было от бога. Только теперь я в этом убедился.
Сам бог по своей великой милости позаботился о моей встрече с кантором Лейбом и его дочерью по пути в Америку, как позаботился о встрече Иосифа с его братьями в Египте.
Что бы со мной сталось без них? Человек я без профессии, без языка, не знаю, куда и сунуться.
А кантор Лейб здесь совсем свой. Без запинки говорит по-английски. Как только мы приехали, он повел меня на папиросную фабрику, и вот я уже работаю и кое-что зарабатываю!
Пока мы живем даже на одной квартире, потому что здесь очень трудно снять угол.
Они ко мне совсем переменились, по милости божьей.
Гнендл уже не смеется над моей бородой и пейсами и держится на расстоянии, как подобает приличной девушке. Она готовит для нас, а это важнее всего, хотя мяса я все равно не ем, только яйца, а чай пью без молока. Гнендл и стирает сама.
Из всего этого следует только одно — что бы господь ни сотворил, все к лучшему.
А знаешь благодаря чьим заслугам все так хорошо обернулось? Конечно же твоим!
На корабле еще, когда мне стало совсем невмоготу от их издевательств, я скрепя сердце подошел к Гнендл и сказал, что ты моя жена. Я напомнил ей тот Судный день, когда она пришла с отцом к нам и ты приласкала ее, посадила к себе на колени и все прочее.
В ту же секунду Гнендл стала другой. Глаза ее наполнились слезами от жалости ко мне. Подбежав к отцу, она переговорила с ним, и наступил мир.
По ее просьбе капитан приказал обращаться со мной получше.
Мне начали давать хлеба вволю и чаю, сколько душе угодно. Пассажиры тоже перестали меня преследовать, и я вздохнул свободно.
По всему этому ты можешь судить, каким почетом пользовалась Гнендл на пароходе. Удивляться тут нечего. Во-первых, для этих людей красота превыше всего. Ради красавицы они готовы броситься в море. Во-вторых, Гнендл по натуре очень добрая, милая, и люди в ней души не чают.
Теперь, моя золотая женушка, я сообщу тебе приятную весть: кантор Лейб уверяет, что в худшем случае я буду зарабатывать около десяти долларов в неделю.
Думаю вести себя так: половину заработка, пять долларов, буду посылать тебе, остальные себе оставлю. Этого мне хватит на жизнь, собираюсь еще откладывать часть на покупку всего талмуда; мишна у меня есть. Я решил изучать не меньше десяти страниц талмуда в неделю. Талеса покупать не стану, буду пока пользоваться талесом Лейба. Он взял с собой из дому талес…