— Ну, и сидишь ты на кухне… — торопит Ривка.
— Да, сижу я на кровати, на красивой кровати… Ох, и кровать у кухарки! Три большие подушки, наволочки белые как снег… Обшиты кружевами, а снизу красное выглядывает… Пуговицы большие, перламутровые, величиной с двугривенный! Стеганое атласное одеяло. Посредине большой круг, похожий на колодец. Вокруг орлы с крыльями… Сверху еще зеленое шелковое покрывало. Эта кухарка — настоящая барыня; только она добрая — разрешает мне сидеть на кровати… отгибает угол покрывала и одеяла… Она говорит, что любит меня. Знаешь почему, Ривка?
— Почему?
— У нее была такая же девочка… Звали ее не Ханой, но лет ей было столько же, сколько мне… Она умерла… Вот кухарка и любит меня… Что ты вздрогнула, Ривка?
— Ничего, рассказывай дальше…
— Я сижу и пью чай… Вдруг входит она…
— Кто она?
— Побитая невеста…
— Какая? Побитая?
— Ты разве не слышала? Ведь мама рассказывала! Да, да, ее бьют, потому что она не хочет своего жениха.
— Итак, она входит?
— Она входит бледная… Глаза красные… Нет, послушай только, Ривка, дома она носит синее шелковое платье, совершенно новенькое, с красными крапинками. Сзади волочатся две атласные, длинные, широкие, тоже красные, ленты, отороченные снизу черной шелковой бахромой, в ушах бриллиантовые серьги, а причесана — не поверишь! На макушке высоко — венчик, внутри венчика — голубь крылья раскинул, понимаешь, все выложено из волос! Сзади волосы собраны золотой заколкой, спереди золотые шпильки, кажется, две! На поясе пряжка, тоже золотая! Глаза слепит! Как повернется, будто молния заблещет.
Хана умолкает.
— И все?
— Подожди, Ривка, это ужасная тайна, — и добавляет испуганно, — бог тебя накажет, если ты расскажешь кому-нибудь!
Ривка еще раз заверяет, что никому не расскажет.
Хана обнимает Ривку за шею, притягивает ее к себе и продолжает рассказ еще тише, еще проникновеннее;
— Увидев меня, она, рыдая, бросается ко мне.
— Чего она от тебя хотела?
— Она хотела от меня услуги!
— Услуги? От тебя?
— Сует мне в руку полтинник, тот полтинник, который я вчера отдала маме, и еще кое-что…
— Что же еще, Ханушка?
«Ханушка», говорит Ривка, и это верный ключ к сердцу Ханы.
— Письмо. Чтобы я отнесла письмо и чтоб никто не знал.
— И ты согласилась?
— Подожди. Она заставляет меня выучить наизусть адрес — я ведь не умею читать! Герман… Фамилию я забыла. Улицу тоже, дом, кажется, сорок, да, сорок.
— И ты отнесла? — спрашивает Ривка, чего-то испугавшись.
— Не сразу, — отвечает Хана простодушно. — Сначала я заблудилась.
Однако не это интересует Ривку.
— Он холостяк? — спрашивает она резко.
— Откуда я знаю? Наверно.
— Живет один?
— Кажется. Да, он мне сам открыл. Я только нажала белую пуговку, так мне барышня велела.
— Он взял письмо?
— Взял.
— И ответ написал?
— Нет, ответа он не написал, по почте, сказал, пошлет, но письму очень обрадовался. От радости он даже пригласил меня в комнату, усадил на стул.
— Зачем?
— Так рад был! Он даже гладил меня по волосам, как мама иногда делает в субботу или в праздник, если у нее есть время… Потом он смеялся и целовал меня… В губы, прямо в губы… И в глаза… Он говорит, у меня красивые глаза…
Ривка лежит, оцепенев…
Хана задумывается ненадолго и кончает:
— А когда он расстегнул мне кофточку и хотел засунуть руку, я застеснялась и убежала… Он забыл запереть дверь… оставил открытой…
— Слава богу… слава богу… — шепчет Ривка, подавляя рыдание.
— Что ты говоришь, Ривка? Ривка…
— Ничего, Хана…
— Скажи, Ривка, зачем он расстегнул мне кофточку?
— Молчи! — в ужасе перебивает ее Ривка.
К счастью, старик не слышит их. Он поглощен своими псалмами. Произносит их нараспев и переводит:
— «Ибо нет в устах их истины… сердце их — пагуба, гортань их — разверстая могила, яма, значит, чтоб проглотить… И язык у них гладкий…»
Ривка, бледная, прикусив губу, прислушивается…
Хана испуганно смотрит на нее.
Перевоплощения мелодии
Пер. И. Гуревич
отите услышать талненский напев? Казалось бы, на первый взгляд, невелика затея — выбрать какой-нибудь из напевов к третьей субботней трапезе в Талне и спеть! Однако же это не так, как кажется!
Талненский напев необходимо петь при участии множества народа, сообща, вкупе его нужно петь!