Со двора Заалишвили уже не доносилось смеха и тихого пения. День как будто стал намного длиннее. Печаль и уныние, воцарившиеся во дворе, передались и мне — не писалось. Я не мог подобрать нужного слова.
…Около десяти утра кто-то позвал меня со двора. Я спустился. У калитки стоял Зурия, одетый в выходной костюм. Чуть поодаль — три великана с узелками в руках, готовые в путь. Я пригласил Зурию войти.
Он отказался.
— Мы уезжаем, батоно Шио. Нам нельзя здесь больше оставаться. Мы не успели даже попрощаться с батоно Гиви, так что очень просим извиниться за нас и передать ему наше спасибо. Он почти расплатился с нами. Немного, правда, недодал, ну да бог с ним. Хороший он человек, и нам как-то стыдно, что мы уезжаем не попрощавшись.
Вы небось уже разобрались, что к чему, батоно Шио, но я все же свое скажу. Чего уж скрывать, никакие мы не мастера, а простые крестьяне, и будь мы немножко умнее, не взялись бы за строительно-ремонтные работы, но жизнь заставила нас. Нет, за горло нас никто не брал, но нам хотелось заработать какие-то копейки, вот мы, так сказать, и удрали из села.
Вы так устроили эту жизнь, и не нам учить вас, но все же хочу сказать: мы не лентяи и бросили свои семьи на такой долгий срок не потому, что они надоели нам. Дело в том, что нам очень трудно живется на селе. Целый год ковыряешься в земле, а прокормить семью, да еще чуток отложить (должен же человек хотя бы немного иметь про черный день) очень трудно.
Если так продолжится, а задарма и осел сегодня не работает, мы еще немного подождем, а потом вообще уедем из деревни. Другого выхода нет. Все, что можем, сделаем. Сегодня мы опозорились перед этим славным человеком, но это не наша вина. Постороннему глазу чужое дело всегда таким легким кажется, вот и мы обманулись, опростоволосились. Скажи ему, что мы, сачихцы, не такие уж плохие люди…
Говоря все это, Зурия прятал глаза, пристально разглядывая свою правую ладонь, изредка, правда, бросая на меня быстрый взгляд, чтобы удостовериться, понимаю ли я его. Я долго упрашивал его: зайдите в дом, выпьем на прощание по стаканчику. Но Зурия был непреклонен, и тогда я позвал тройку великанов. Но и они остались глухи к моей просьбе, поздно уже, сказали, не будем беспокоить вас, нам надо успеть к сачихскому поезду. Они подходили ко мне и жали руку с такой почтительностью, словно делали это впервые.
— Дай вам Бог всего хорошего, ни о чем не беспокойтесь, с Гиви я переговорю.
Вот все, что я им сказал. Они ко мне пришли прощаться, а не совета просить. А если бы и попросили, что бы я мог им сказать? Какой совет я им мог дать?
Перевод Л. Татишвили.
СОВЕТ НАЧИНАЮЩЕМУ ПИСАТЕЛЮ
Прочел я твои новеллы. Ради всего святого, объясни, откуда в них столько лжи? Человек ты даровитый, умеешь писать, но вот о чем писать — не имеешь представления. Кто тебе сказал, какая грешная душа надоумила, что литература — это невразумительный рассказ о чем-то непонятном. Где живут твои персонажи или где ты живешь, в какое время, что творится вокруг тебя — разве читатель ничего не должен вынести из твоих сочинений? Мужчина у тебя на мужчину не похож, женщина — на женщину. А как они скучно живут, какие они мягкотелые, бесхребетные, ну а их философствования вызвали у меня приступ мигрени. Скажи мне честно, встречал ли ты у настоящих писателей такие безликие персонажи? Литература, мой дорогой, это рассказ об интересном событии, больше ничего. Сидит перед тобой читатель, а ты с ним беседуешь. Рассказываешь: так, мол, и так, этот то сказал, а тот — это. Стоит только отвлечься от сути рассказа, читатель тут же начинает позевывать. Никогда не поверю, что ты со своими друзьями разговариваешь так, как говорят твои персонажи. Они ведь не стали бы тебя слушать! В чем же дело, что происходит с тобой, когда ты берешься за перо?! Помни, писатель просеивает сквозь сито собственного разума все, что творится вокруг него, все, что слышит его ухо, и только наиболее интересное, самое интересное переносит на бумагу. Причем переносит без всяких затей, будто рассказывает это своему приятелю, вот и все. Не надо ни приукрашивать рассказ, ни впадать в философствования. Ты же слышал не раз, как в разговоре один говорит другому: будь другом, не философствуй, давай о деле. Литература и есть разговор о деле, ничего больше. Хочешь верь, хочешь нет, твое дело.