Избранное
РУЖЕВИЧ — ПОЭТ, ДРАМАТУРГ, ПРОЗАИК
Трудно назвать в современной польской литературе другое такое имя, которое на протяжении последних тридцати лет — со времени появления первых сборников поэта «Беспокойство», «Красная перчатка» — неизменно оставалось бы в центре внимания читателей и одновременно вызывало бы острый, напряженный интерес критики.
Все эти годы Ружевич продолжает прочно присутствовать в польской литературе. Он присутствует в литературе в трех ипостасях. Современному польскому читателю одинаково хорошо известен Ружевич-поэт, Ружевич-драматург, Ружевич-прозаик. В каждом из названных аспектов он сумел выразить свое творческое «я» достаточно отчетливо, неповторимо-индивидуально. Поэтому с полным правом можно говорить как о лирике и театре Ружевича, так и о его прозе, эссеистике. Стоило бы упомянуть и о кинематографе Тадеуша Ружевича (он — автор нескольких своеобразных сценариев, по которым его брат, кинорежиссер Станислав Ружевич, снял ряд картин, вызвавших немалый интерес), но это особая тема, выходящая за рамки настоящей статьи.
Не случайно и то, что высокая награда — Государственная премия 1 степени — была присуждена Ружевичу в 1966 году за все его литературное творчество в целом, то есть за поэзию, драматургию и прозу.
Последнее десятилетие еще более укрепило эту триединую писательскую позицию Ружевича в литературе: одно из старейших издательств Польши — «Оссолинеум» — выпустило в трех объемистых томах («Поэзия», «Пьесы», «Проза»), по существу, полное собрание сочинений Ружевича, а его пьеса «Картотека» рекомендована для внеклассного чтения в средней школе.
Появились и три монографии о Ружевиче, как бы подводящие некоторые итоги сделанному писателем в литературе: книги Генрика Фоглера «Ружевич» (1972), Казимежа Выки «Ружевич снова и снова» (1977), Станислава Гембали «Театр Ружевича» (1978).
Свой творческий путь Ружевич начинал как поэт. Первый сборник его стихов «Беспокойство» (1947) сразу был замечен читателями и критикой. Ныне, с учетом временной перспективы, биографы Ружевича, историки литературы называют «Беспокойство» одним из самых ярких и значительных поэтических дебютов послевоенного тридцатилетия.
И хотя большинству литературных критиков с самого начала стало ясно, что в польскую литературу пришел новый большой поэт, со своим голосом, своей творческой палитрой и собственной выстраданной темой, широкое признание Ружевич приобрел не сразу.
Поначалу его стихи вызывали у некоторых читателей довольно сдержанную, а то и критическую реакцию. «Прозопоэзия» Ружевича казалась начисто лишенной привычных, «обязательных» для поэтического произведения элементов — рифм, метафор, даже знаков препинания. Кое-кто из читателей усмотрел в этом оригинальничание поэта и даже некий его литературный нигилизм, чуть ли не отход от польской поэтической традиции, забывая при этом, что отдельные опыты и эксперименты в области свободного стиха имели место В польской поэзии и ранее (Каспрович, представители так называемого «краковского авангарда»: Пшибось, Пайпер).
Свободный стих Ружевича не являлся простой прихотью молодого автора, желанием удивить броской «непривычностью» своей формы неискушенного читателя. Его новаторские поиски порождены были более существенными и глубокими объективными причинами.
В первом же сборнике Ружевич выступил как представитель определенного поколения (он родился в 1921 г.). Его поколение литературная критика стала позже называть «поколением Колумбов», Оно обязано этим заглавию трилогии Романа Братного «Колумбы, год рождения 20-й», запечатлевшей судьбы тех молодых людей, кто, подобно юному Ружевичу, в сентябре 1939 года шагнул прямо из учебных аудиторий в кровавую стихию войны, развязанной гитлеровцами.
И хотя сам автор «Беспокойства» не совсем удовлетворен словом «Колумбы», хотя он как-то заметил, что его поколение в годину фашистского нашествия «ничего не открыло», можно, пожалуй, и оспорить эту точку зрения. Ведь уроки в школе жизни, какой бы дорогой ценой ни были они оплачены, — немаловажные открытия. Тем более, что «поколение Колумбов», самим ходом событий насильственно ввергнутое в суровую оккупационную действительность, на собственном опыте познало звериную сущность фашизма. И это познание, это открытие не прошло даром для тех, кто, как и Ружевич, изведал горечь сентябрьского поражения, ужас оккупации и при этом остался жив.