опровергнуть. Можете смеяться надо мной сколько влезет, сказал я как-то в одной компании, но только когда Пий XII в ватиканском ухоженном парке видит Иисуса Христа, который только что вышел из-за кустов, вы не больно-то смеетесь, потому что Пий XII дал вам понять, что он своими глазами видел Христа с пылающим сердцем, в белых одеждах; в нашей столице, в современном городе Варшаве, тысячи людей видели на куполе костела богоматерь, и никто не совался, не вступал с верующими в спор, потому что с ними шутки плохи. Тогда вам было не до смеха, а над летающими тарелками вы смеетесь. Вряд ли отделаешься смехом от события, случившегося в ночь с 21-го на 22 октября в аргентинской деревне Франкас, в провинции Тукуман. Об этом сохранились свидетельства очевидцев, и у меня нет оснований верить Пию XII и не верить этим людям. Таинственные объекты — всего их было шесть — около сорока минут неподвижно висели в воздухе в нескольких десятках метров от первых деревенских построек. При их приближении в воздухе запахло серой, стало жарко. Каждый из этих объектов был равен примерно восьми метрам в диаметре, и в каждом было по шесть окошек, симметрично расположенных. С помощью двух прожекторов они, казалось, прощупывали территорию, белые и красно-фиолетовые лучи залили деревню ослепительно ярким светом… Когда «неопознанные объекты» улетели, деревушку Франкас окутало густое облако белого дыма… Блажен, кто верует. Я верую. Я могу привести по памяти десятки таких вполне правдоподобных сообщений. Летают же ангелы, почему бы не летать и тарелкам. А может быть, в наши дни ангелы уподобились тарелкам. Мир, наши континенты все время под угрозой. На этот раз война в Конго. Мы снова на краю пропасти. То, что происходит в Катанге, касается меня ничуть не меньше, чем события в Вечном городе. Над Россией сбит самолет У-2 со шпионом Френсисом Пауэрсом, и конференция в верхах не состоялась… Наши хозяйки снова скупают в магазинах сахар, муку, сало. Хочешь жить — умей вертеться. И все-таки никогда еще жизнь наша не была в такой опасности. Мы на пороховой бочке, правда, она набита не порохом, а бомбами — атомными и водородными. А ведь чтобы понять произведение искусства, надо сосредоточиться, вникнуть, обо всем забыть. Но разве современному человеку доступна такая роскошь? Вот несколько наблюдений, сделанных мною в музее, — они невольно наводят на размышления. Мне посчастливилось побывать во многих музеях и галереях искусства. Скажу больше, не просто побывать, а не жалея ни сил, ни денег на входной билет, погрузиться в этот мир. Впечатления очень пестрые, были святые и возвышенные минуты, но вместе с тем немало и смешных моментов, и все сплелось вместе в один венок. Мы пришли, чтобы посмотреть бессмертное творение божественного Рафаэля — Форнарину. Толпа женщин сломя голову мчится по залу, лысый экскурсовод ведет их к какой-то картине, где изображены две собачки. Под этими собачками он болтает три минуты. Затем долго нахваливает богатую раму из позолоченного гипса и наконец со словами «оригинал» показывает на портрет. Женщины толпятся перед Форнариной. Эта видит одно, та другое. Взгляды, голоса, возгласы, исполненные восторга. Но стаду пора мчаться дальше. Обеда ждешь минут десять — пятнадцать, иногда полчаса. Потом едим, сопим, рассчитываемся с официантом. На это уходит час, а то и два. Стало быть, время у нас есть. И эти же два часа мы тратим на то, чтобы осмотреть сто, двести, триста картин или скульптур — шедевров мирового искусства. И среди них творения Ханса Гольбейна, Эль Греко, Караваджо, Паоло Веронезе, Тициана, Джорджоне, Беллини, Корреджио, Рубенса, Рафаэля… Если эти два таких туриста уделили божественному портрету всего полминуты и, может быть, никогда больше к нему не вернутся, то непонятно становится, зачем вообще существуют музеи. Конечно, быть может, они опаздывали на самолет, а может быть, в музее пожар. Все может быть, хотя, скорей всего, эти туристы преспокойно сидят себе внизу в буфете, заказывают вино, коньяк, водку, кофе… Разумеется, никого нельзя заставить насильно восхищаться красотой, это не наказание, а великая милость. Но достойны ли мы, современные люди, этой милости? А вообще-то, бедные женщины вовсе не виноваты в том, что экскурсовод потащил их к собачкам. Впрочем, все равно, многие из них разглядывают мраморный столик, глядят на потолок или в окно. При этом пробки на улицах страшные. Вчера я ехал до пансиона три часа, а пешком добрался бы за час. Ликвидация частных машин на улицах большого города — первый шаг на пути к революции. Но на это у нас не хватает ни воображения, ни революционной смелости. В храмах искусства порой случаются и смешные происшествия с несколько, я бы сказал, эротической окраской, они невольно привлекают внимание. Разумеется, не надо забывать об оборотной стороне медали. Я тихо веселился, глядя на одного высокого господина, который очень долго и внимательно приглядывался к «Купающейся Афродите» из мрамора. Осанкой, манерой одеваться он походил на англичанина, но с таким же успехом он мог быть, скажем, бразильцем, немецким или цыганским бароном… Господин барон был очень длинный и, чтобы прочесть надпись, согнулся вдвое, как складной нож. Он с необычайным вниманием вглядывался в лоно богини любви, так что чуть не уткнулся в него носом, потом зашел сзади, посмотрел на ягодицы, наклонился, выпрямился, обошел статую со всех сторон и так увлекся созерцанием этой окаменевшей красоты, что не заметил живой, вполне реальной женщины, в зеленом свитере и желтых брючках; желая прочесть надпись, она самым бесцеремонным образом вклинилась между Афродитой и фон-бароном, нагнулась, выпятив при этом оба полушария; барон, словно бы ничего не замечая, смотрит на «мадам сижу», а «мадам сижу» на табличку. Стоя поодаль, я потешался, глядя на это зрелище. Наверное, я не способен сосредоточиться, любая мелочь отвлекает мое внимание. Огромная голова Юноны тоже не привела меня в восторг. Она слишком массивна, бездушность увеличенных во много раз черт лишает это лицо всякой жизни. Трудно понять, в чем тут дело, ведь многие гениальные люди восхищались Юноной, но, может быть, это поклонение постепенно превратило живое лицо в мертвый, застывший лик. Насколько ближе моей душе маленькая скромная, таинственная скульптура — спящий мальчик. Возле него я провел не один час. Окна были закрыты шторой, холодный мрамор утратил полированную твердость мертвого камня и, казалось, еще хранил дыхание мастера, тепло его рук. Может быть, причиной всему была моя усталость, приглушенный, с трудом пробивавшийся сквозь шторы свет, безлюдность зала. Обрисованные мягкой и необычайно выразительной линией ягодицы поглощали мягкий свет, он шел дальше вслед за изгибом спины, окутывая плечи, защиту и поддержку для склоненной головы мальчика. Между бедрами, больше похожими на девичьи, словно бы уснув, покоился мужской член. Я смотрел на погруженный в сон мрамор с нежностью и любопытством. По-прежнему, кроме меня, в зале никого не было, и мраморный юноша мог мирно продолжать свой сон. Должно быть, мое долгое пребывание в пустом зале пробудило чью-то бдительность, потому что я вдруг услышал шаги смотрителя, который вошел, огляделся по сторонам и вышел. Я разозлился, хотя мои претензии не имели оснований, ведь смотритель призван охранять эти сокровища. Чего только не бывает в музеях. И пропажи, и безобразные дикарские выходки. Подмалевывают женщинам на портретах усы, выкалывают глаза, не щадя бесценные полотна, просверливают дыры на теле обнаженной, а то и просто заляпывают тушью, мажут смолой. Эти проявления человеческого безумия и деградации личности ведут к тому, что многие галереи закрывают, не хватает средств, чтобы содержать армию сторожей. Мое затянувшееся пребывание в этом зале, мой робкий восторг вызвали подозрение. Что же делать, музейные сторожа тоже привыкли к резво пробегающим табунам. Мне захотелось показать сторожу язык. Его внимательный взгляд так взбесил меня, что я отвернулся. Пожалуйста, карауль и подсматривай сколько влезет. Если захочу, могу оставаться здесь хоть до закрытия. Имею право. Сев в угол, я сделал вид, что любуюсь маленькой девичьей головкой; отделенная от тела, она стояла на постаменте, словно на древесном стволе. Вот она, одна из величайших тайн искусства, и на старости лет судьба позволила мне приобщиться к ней. Разумеется, нельзя сказать, что раньше меня искусство не интересовало. Я не имел к нему доступа. С картинами я знакомился, главным образом, по репродукциям в журналах. И все же должен сознаться, что ни в детстве, ни в юности я не видел ни одного мало-мальски стоящего произведения искусства. На стенах нашей квартиры висел большой портрет Костюшко, написанный кем-то из друзей дома маслом, вождь в сермяге и конфедератке выступал на свекольном фоне, но кроме вздернутого носа никакого сходства с натурой художник не передал, впрочем, и тут он сильно переборщил, потому что из-за этого дурацкого носа Костюшко выглядел просто смешным. Впрочем, как выяснилось, художник писал портрет с цветной почтовой открытки, которую он нашел в нашем домашнем альбоме. У нас в комнате среди цветочных вазонов стояла гипсовая статуя — женщина с распущенными волосами, с разбитым кувшином у ног. Скульптура была покрашена так, что на первый взгляд могла показаться бронзовой. Но кое-где краска слезла и вид