Сейчас я, конечно, могу над этим посмеяться, но тогда мне было не до смеха. Такова уж человеческая натура. Впрочем, все в этой жизни зависит от человека. В ту минуту я сильно преувеличил событие, раздул до трагедии, решил, что именно меня наметила своей жертвой слепая, коварная судьба. В таких случаях человек думает, что такое может случиться только с ним. Он не способен смотреть на себя объективно. Чувствует себя задетым и оскорбленным по воле случая, но случай — он и есть случай. Причина этих переживаний — чрезмерная любовь к самому себе. Вот-вот! Хотя, по мнению современных ученых, все мы составляем некую инертную массу и похожи друг на друга как две капли воды, с этими господами следовало бы поспорить. Быть может, господа философы, может, это и так. Но я с вами не согласен. Не согласен — и баста. Нет-нет. Мы — это бессчетное количество миров, и в каждом из них свой рай и свой ад. Даже самый совершенный вид общественной опеки не заменит нам любви ближнего. О том, что все мы, за исключением святых и великих людей, ученых, первооткрывателей, больше всех любим самих себя, давно известно… Заповедь, самая основная заповедь гласит: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Пророки предвидели средние возможности человека, отпущенные ему богом. Но у нас на глазах происходят процессы, говорящие, что от всей заповеди осталась только вторая ее часть: мы любим самих себя. Ближних мы не любим, и давно пришли к выводу, что этот вопрос надо решать чисто формальным путем: с помощью церкви, общественных организаций, официальных учреждений и т. д. Я сидел закрыв глаза. Ну и чего уж тут скрывать — прямо мне на голову шлепнулось птичье дерьмо. Обыкновенный голубиный помет. И тотчас во мне и вокруг меня взметнулся целый рой мыслей и чувств.
Я украдкой огляделся по сторонам, не заметил ли кто, что со мной случилось. Пытался внушить себе, что такое может приключиться с любым и с каждым, и все же меня распирала злоба. Во-первых, не с любым и с каждым, а только с тем, кто так же, как я, устав от жары и долгого хождения, уселся под колонной. Тут же с ходу второй поселившийся во мне «индивид», должно быть, более рассудительный, кинул реплику, что по Ватиканскому музею все люди вынуждены ходить пешком, все без исключения, начиная от святого отца и коронованных особ и кончая последним нищим, разве что какой-нибудь инвалид, допустим, паралитик — я и таких там видел, — разъезжает в никелированной удобной коляске от картины к картине. И тут оба моих «я» затеяли дискуссию, спор двух сторон. Я словно бы раздвоился. С каким-нибудь министром или, скажем, президентом такое случиться не может, он не будет сидеть на газете в одних носках, потому что всегда занят, день его заполнен важными для человечества делами, а если и отдыхает, то не так, как мы, простые смертные, да что там говорить про министров или президентов, на голову какому-нибудь мелкому чиновнику из посольства, в должности, ну, скажем, секретаря, голубь тоже не накладет, он хоть и мелкий чиновник, но все равно день у него заполнен встречами, работой, коктейлями, он сидит где-нибудь в посольстве, разглагольствует на теологические, политические и эстетические темы, высказывает свои тонкие соображения генералам и кардиналам, а потом в тени библиотечных полок перелистывает пергаментные страницы богато иллюстрированных книг, вырезает ножничками последние новости из газет, а вечерами в кругу очаровательных дам беседует с тайными советниками и прелатами о тайнах святой инквизиции и при этом то ввернет какую-нибудь тонкую шутку на культурном западноевропейском уровне, то пропустит глоток вина, тут же и лангусты, доставленные на самолете из Страсбурга, трюфели, паштеты, ну а главное, как водится, вино, вино и коньяк. Такой господин или господинчик может удостоиться и особой милости, и хотя он и скептик, стать свидетелем чуда, такому и колокольчики звенят, и тайные архивы ему доступны и даже стигмы и раны на руках у какого-нибудь современного отшельника, такому птица на голову не накладет. Постой, постой, разошелся, братец… а почему? Ну хотя бы потому, что не посмеет… не посмеет птица накласть дипломату на голову, даже если этот дипломат и в малом чине… а тут радуйся, что тебе не попали в глаз. Да-да, в глаз. Птичий помет ядовитый, он может и глаз выжечь, разумеется, если попадет в открытый глаз. Помнится, у Юлека, гадалкиного сына, было на глазу бельмо, это ему не то ворона, не то грач удружили, когда он сидел под деревом с вороньим гнездом. Так и остался без глаза. А почему? Потому что птичье гуано очень ядовитое. Великие комбинаторы в маленьких государствах Латинской Америки наживают себе на нем миллионы, такое вот птичье гуано там на вес золота. Это ценное удобрение заполняет многочисленные пещеры, острова и скалы, всюду там толщенные пласты птичьего гуано. Это народное достояние и богатство.