«Онгудай» шел на выметку: скрипели блоки, мелькая марками, бежали со свистом за борт ваера.
— Боцман… черт возьми! — кричал Борис.
— Полста… сто… сто пятьдесят… — доносился спокойный боцманский голос с палубы.
А Борис судорожно вертел и дергал рулевое колесо, выводя «Онгудай» на циркуляцию, то и дело выскакивал на крыло — чтобы глянуть на корму, — дзинькал телеграфом и впивался в компас. Фуражка на затылке, ворот кителя расстегнут, лицо пылает. На верхней губе, покрытой реденькой мягкой порослью, искрились капельки пота.
— Стоп травить! Наложить стопора!
«Онгудай» на циркуляции бросил трал, вышел на курс траления, убавил ход и, мирно постукивая поршнями дизелей, потащил трал. Ловись рыбка маленькая и большая!
Борька подошел к Макуку. Тот равнодушно смотрел на палубу.
— Ну как, Михаил Александрович?
— Сойдеть.
— Волнуюсь только: а вдруг не рассчитаю, передержу на циркуляции…
— Бывают случа́и.
Управившись на палубе, ребята поднялись в рулевую рубку. Трал тащить целый час. Целый час огромнейшая авоська, растягиваемая по краям досками, снизу — грузилами, сверху — балберами, будет ползти над грунтом и собирать рыбу. Рыба входит в широченную ее пасть и, проходя через узкую горловину, собирается на дно, в куток.
Ребята устроились кому где удобнее. В своих проолифленных плащах-мешках, под которыми поддеты полушубки и ватники, они уж очень неуклюжи. Но это только так кажется. Несколько минут назад, когда метали трал, они как духи носились по палубе, громыхая пудовыми сапогами. Даже не верится, что такая вот кукла, перетянутая каким-нибудь старым кончиком, может так быстро вертеться. Вообще на море, как говорит боцман, «бабочек ловить не моги». Чуть растерялся — и авария. Ну если не авария, то уж неприятность какая-нибудь наверняка.
Сергей втиснулся между телеграфом и переборкой, на мое любимое место, Сынок подпер косяк двери, Брюсов облокотился о подоконник. Борис тоже стоял возле окна, поглядывая на ваера. Васька растянулся прямо на палубе. Он вытащил из кармана пачку халвы, стал распечатывать. Мишка привалился рядом, голову положил ему на живот. Поднялся из машины Андрей.
— Интересно, каков же будет «первый блин», — сказал он, открывая окно.
— Если за этот рейс возьмем пару тыщ, — сказал Васька, набивая рот халвой, — деньги неплохие будут, хучь минтай и дешевый.
— Ты все о том же… — вздохнул Андрей.
— Куда он их девает? Ведь, кроме халвы, ничего не покупает.
— Солит.
— Солю — не сорю, а деньги — это неплохо, — продолжал Василий. — Живем пока при социализме.
— И ты, мережа, собираешься в коммунизм? — удивился боцман.
— Не! Мне при социализме неплохо. Деньги везде заработать можно, а чужого мне и даром не надо.
— Правильно, Вася, — вмешался Брюсов, — главное — халва. Жми на халву и ни о чем не думай.
— При деньгах можно не только халву Можно что хошь.
— Ну и философ!
— Вот кончится рейс, — оживился философ, — поеду к себе на родину. Куплю матери дом, сестре — шубу… лохматую. Брату — коньки, а себе — кресло, которое качается. Ох и здорово же у нас! Ребята, приезжайте ко мне, а? В гости, а? Все сразу, а?
— Вась, а Вась, — обратился к нему Брюсов, — а что, если бы тебе, например, миллион? Или бы полмиллиона? Вот бы здорово, да?
— Тоже сказал: миллион! Да зачем он мне? Мне только дом купить, сестре — шубу лохматую, брату — коньки. И можно жить. Особенно в сельской местности: картошка своя, помидоры, огурцы, капуста — тоже свои. С огорода. Можно еще поросенка держать, стал быть, и мясо свое. А на хлеб везде заработаешь, где б ни работал. А если в колхозе работать, то и хлеб на трудодни получишь.
— Тогда зачем же ты пошел рыбу ловить, раз тебе деньги не нужны?
— Тоже сказал — не нужны! А телевизер? А одёжа? А тут год половил рыбу — и на десять лет оделся.