— Точно такая же компания у нас на Диксоне была. Здорово тоже жили, прямо как при коммунизме!
А ведь верно, коммунизм у нас: хлеб печем и не считаемся, из чьей он муки, шлюпка, которую Роман подобрал на берегу и отремонтировал, общая, комфортабельный душ — наш душ. А такие мелочи, как картошка, кинофильмы, табак, книжки, чай, сахар, мы уже забыли, где чье.
Километрах в тринадцати от нас бежит в море радостная речушка. Баранья называется. Бежит она по цветастым камешкам быстро-быстро. Берега ее в задумчивых кустах ивы, по самому же берегу не продерешься. Но особенно живописна она в верховьях, в так называемых «ямах» — тихих запрудах после водопадов. В этих ямах живет форель и хариус. И рыбачить там интересно: сидишь на гранитном утесике под шапкой кустов, а под тобой прозрачное до рези в глазах горное озерцо, большущие рыбины, выскочив из стремнины, где они охотились, идут тихо, почти не шевелят плавниками; подводишь под нее крючок — и раз! Затрепыхалась, заизвивалась золотистая рыбина, и в руках ее не удержишь, что значит горная.
Работа у нас на маяке строгая — сигналы в эфир должны идти с точностью до десятой доли секунды, с вечера до утра должна крутиться голова его, посылая сноп света в океан, — но не очень пыльная: стучит дизель, попискивают приборы, крутится маяк, а сам валяешься на диване с книжкой или без книжки, ну один раз за два часа подкачаешь топлива в расходный бачок или сверишь показания приборов.
В свободное от вахт время — мы дежурили по суткам — торчали у парней на метеостанции, у них не только теплее, но и веселее: кинозал, бильярдная… даже две козы и козел Чихик есть. А гитара у них, по утверждению их начальника Васьки Степанова, дороже самого дорогого аккордеона.
Роман недавно подарил Ваське Степанову нож с наборной ручкой, над которой он трудился недели две, Василий Роману — одноствольное ружье.
Уже второй день на нашей скале живет беленькое облачко. Мы бы не против, но вспотели окна и двери и перестали закрываться, и куда и сколько ни смотри, кроме белого полотна, ничего не увидишь.
Сегодня мы с Романом проспали до обеда, и еще спать хотелось. За обедом Роман хмурился, потом бросил ложку:
— Сходить на Баранью, что ли? Кто со мной?
— Пойдем, — сказал я.
Собирались недолго: покидали в вещмешок чай да сахар, взяли удочки. Я повесил на плечо бухточку тонкого стального троса. Роман — ружье.
Только спустились с нашей скалы — черт возьми! Другой мир: теплынь, ароматы моря и цветов. Хоть мы и спешили, но на закрытой от ветра поляне, всей в сплетении трав и цветов, через которые пробивались стрелы дикого лука, присели покурить. А потом и заснули на раскинутых куртках.
— Ох, как моя Анна любила ходить сюда по цветы, — сказал Роман, проснувшись.
— Н-да. — Я бросил травинку, которую рассматривал на солнце.
— Как только хорошая погода, она сразу сюда… даже в последнее время.
— Сына ждешь?
— Сережку. — Роман задумался. — Ох и напьюсь же, когда получу телеграмму.
— А если дочка?
— Все равно.
Утомленные этим разговором, замолчали. Я опять сорвал травинку. Роману на нос села бабочка. Она, конечно, впервые встретила человека и не подозревала, что присутствие ее неприятно ему, она терла лапкой о лапку.
— Фу! — дунул Роман. Бабочка, потрепетав, сложила крылышки и еще крепче вцепилась в Романов нос. — Ты смотри… да фу, фу!
Бабочка полетела. Роман тер нос.
— А куртки давай бросим, — сказал я.
— И ружье.
— Стрелять никого не будем!
— Лень.
Сначала, прыгая с валуна на валун, шли берегом. На прибрежных скалах сидели бакланы. Они даже головы не поворачивали в нашу сторону.
— Глупые вы, глупые, — сказал им Роман. Потом обратился ко мне: — А что, если принести им хлеба?
— Хлеб все едят.
Когда взбирались на перевал, трава больно хлестала по лицу; несколько раз останавливались, ели щавель и малину, пили воду из хрустального ручейка.
— Ну и водичка, — блаженствовал Роман, — зубы звенят. Воду вот тоже все пьют, но такую…
— Согласен.
Перед самым увалом пошел орешник — ну и мука же: и наступаешь на него, и сгибаешься под ним. Но чем дальше, тем невозможнее. Ну и природа, будь ты неладна!
На переломе присели покурить. Под нами разливанное море тумана, в полыньях его зеленели склоны сопок, синели заплатки стеклянного моря. Над нами чистое бездонное небо. И ни шороха, ни звука. Думалось, что все заботы, неудачи и расстройства, мелочные хлопоты не устоят перед этим чудом природы.