Выходим в море, настроение поблескивает как айсберги под майским солнцем. Мечем невод и дрожим от нетерпения — что же он там поймал? Ждем, конечно, всегда большой рыбы. Но вот выборка к концу, рыбки маловато… подошла сливная — пусто. Настроение меркнет, откуда-то усталость… Но вот эхолот записал косяк или самолет повел в замет — и опять как перед выходом в море.
И вот она, желанная, поймалась! Душистая, серебристая, тяжеленькая, мокренькая. С золотыми бровками и тугой синеватой спинкой. Вертящаяся… набухал ее в трюм и на сдачу, а сдав, побыстрее в море — какой тут сон, какой тут отдых. И носишься по волнам, дождям и туманам, ищешь ее. Устаешь… но пошел в замет, и опять радость. И вдруг неудача… Если много неудач подряд, то плохо на душе становится. Вот и сейчас парни приуныли, повисли плечи, приутихла кровь. Задумались — после неудачи всегда хорошо думается — и углубились в себя, даже в кучу не сошлись.
«Шестьдесят шестой», иди этим курсом… неудача у тебя, знаю».
— Их-ха-ха, — подпрыгнул Мишка и замотал самолету молотком. — Если ты и сейчас на медузу…
— То что будет? — переваливаясь в шлюпку, улыбнулся Петро.
— Тебя, Петя…
«Шестьдесят шестой», отдать шлюпку!»
Опять Михаил молотком по стопору, опять мелькнула шлюпка за корму… Федор Егорович обметывал косяк.
Селедки стрелами выскакивали из-под сейнера. Ну и заметик! По рыбе идем, ей даже нырнуть некуда.
— Мама родная! — заорал Мишка. — Ведром можно.
Предчувствие удачи передалось и Егоровичу. Он прямо расписывался по морю, выкладывая невод. Да и у нас на палубе: ни секунды задержки, ни сантиметра неточности.
Задыхающиеся, смахивая пот и улыбаясь, расселись по бортам. Рыба кашей бурлит в неводе.
— Куда ж мы ее девать будем? — суетился Михаил. — Егорович, сзывай весь флот.
— Может, и самим не хватит, — улыбнулся Петро, залезая на борт.
— Петя-а-а!
— Пхе-х! — поправил шапку дядя Степа.
— Ну и шапка у тебя! — подлетел к нему Мишка. — Где только Толик откопал такую?
Шапка у дяди Степы семидесятого размера. Когда он прежнюю истыкал пусковым ломиком, — если двигун очень долго не заводится, дядя Степа кидает под ноги шапку, топчет ее и колотит ломиком, потом смеется, — Толик, его помощник, достал вот эту, исполинского размера.
Брать начали без перекура, погода испортилась капитально уже. Но до нее ли нам, когда в неводе кипит рыбка и ее хватит, правда что, на весь флот. Так, видно, устроено в жизни, не попробуешь горького, не увидишь и сладкого.
Месяца через два путина кончится. Поставим сейнер на зимовку, а сами — кто в отпуск, кто с концами. Михаил, например, и дня не выдержит, да и Петро: письма его жены — он ее к матери отправил, они ребенка ждут — на редкость сумбурные, начинаются криком: «Петинька-а-а!»
Сергей тоже поедет в отпуск. Федор Егорович будет нянчить своего младшенького, двухлетнего Володьку, на берегу он не расстается с ним: большая разница, когда иметь ребенка, в двадцать лет или в пятьдесят. Дядя Степа, отоспавшись и отпарившись в баньке, займется ремонтом двигателя, будет таскать в мехцех разные части от него, с Толиком вместе они. Еще у Толика зимой свадьба, уже два года живут с Ларисой не расписанные. Удивительные у них дела получаются, она намного старше его, уже и дочку замуж отдала, а вот… в море он о ней только и думает. Да и она: когда мы возвращаемся с путины, стоит в сторонке ото всех, шевелит носком туфельки, руки в карманах, и видно, как они там комкают платочек. И дрожит вся…
…Мне думается, что человек может предчувствовать какие-то события в жизни… Ждать, что ли? Перед тем первым отпуском, когда мы на преддипломной практике полгода шли Северным морским путем, я чего-то ждал, в душе теплились стихи:
А не махнуть ли и мне в отпуск? Посмотреть ту улицу, что когда-то была умыта теплым июньским дождем, те деревья, что мудро улыбались…
Вдруг на носу раздался прерывистый треск, и балберы запрыгали от борта. Не успели мы понять, что произошло, как бурлящие потоки рыбы повалили из невода.
— Пхе-х! — двинул шапку дядя Степа. — Бежной полетел.
— Шлюпку! — прохрипел Егорович.