Потом было много плаваний, и ближних и дальних.
Что же сейчас происходит с моим морем? Оно страшное и с каждым часом страшнее. Оно думает, что если мы опустились на колени, то нам уже крышка. Все! Ну нет, полундра! Мы будем тащить свой невод, что б там ни творилось с руками и спиной, что б там ни бесилось в этом аду. Все нормально!
Все нормально. Ну, а то, что мы иногда вспоминаем небесную олигархию и все тамошние предметы, вплоть до гвоздя, на который Христос вешал шапку, так ведь больше нечем аккомпанировать вот этому занятию. Да и не железные мы.
«В синем-синем море плавают кораблики… кораблики, кораблики… кораблики-журавлики…»
Мы будем тащить наш невод сколько угодно — столько мы им рыбки поймали. И еще поймаем. Много или мало, это уж как получится, но поймаем. Сколько угодно Мишка будет молиться матерщиной, сколько угодно с Петра будет лить пот, Сергей двигать желваками, Толик ломать брови от боли, но будем тащить. Дядя Степа, двигая шапку, будет и будет накручивать ходовой шкентель на вертящуюся турачку, дель, грузила и балберы будут и будут ползти из моря. Правда, с каждым разом движения будут экономнее и точнее. Мишка вон уже из вертлявого кривляки превратился в расчетливого немца. Мы будем воевать с морем… все нормально: ветер горит на лице, спина гнется, в пальцах есть кровь.
Подошла сливная, в ней толчется реденький косячок, его выкидывает через балберы — ох, как рыбки радостно колотят хвостами!
Теперь я строплю под зыбок и жду, когда судно ляжет на мой борт и невод ослабнет, и тут же строп сажаю на ломик. Дядя Степа тащит шкентель тоже, когда невод расслабленный.
Поднял голову — это и есть преисподняя. Все нормально… в синем море плавают кораблики… там своя жизнь, свои заботы. Мальчик лепечет ей какие-нибудь слова, она целует его, смеется… там все свое.
Вдруг, чуть не кинув меня вместе со стопором за борт, невод рвануло, и он вместе со всеми веревками и железками засвистел за борт.
— Полундра! — крикнул Сергей и прыгнул на Мишку. Обнявшись, они покатились с площадки.
— Крепи-и-и! — захрипел Егорович.
Опережая его крик, Толик кошкой кинулся к низам невода, схватил несколько уздечек и накинул их на кнехт, навалившись животом на них, — невод забился струной, и сейнер поставило кормой к волнам, они так и забухали в плоский ее срез.
— Приехали, — сказал Сергей, вставая.
— Зацепились. Пхе-х!
Так… зацепились за грунт, стали, так сказать, на мертвый якорь. Теперь уж ничего не сделаешь, только несколько раз топором по неводу и пробиваться в Пахачу. Кончились заметы, планы, грузы, хватит серебристой или еще там какой рыбки. Амба!
— Отрыбачились, — засмеялся Толик.
— Эт чаво? — Мишка был белый.
— Не кинься к тебе Сережка, был бы ты у рыбок, вот чаво.
Сползаемся к лебедке, отплевываемся, И в дыхании и на лицах не прошло потрясение.
— Ну, а теперь как иль чаво?
Ну, ладно, все нормально. Без невода остались — серьезное, конечно, дело, но не конец же света?
В колхозе новых неводов нету, да и этот, хоть его и спишут, стоит не дешево: один килограмм капроновой дели стоит пять рублей, дырочка в колхозном бюджете солидная получится. Нам-то что, а вот всему колхозу…
Но все равно, жить можно. Обрубим неводок и в Пахачу, а там на базу. Вытащим сейнер на берег и — на тридцать два румба. Кончились кувырканья в штормах, беганья за нею по дождям и туманам, хватит. А на берегу благодать… семь часиков отработал — семь часов! — и хоть в кино, хоть на танцы.
Впрочем, это все так, но сейнер не будет работать, не будет колхозу приносить деньги, на которые строим дома, детский сад, клуб, на которые покупаем трактора, станки, которые все люди поселка два раза в месяц получают у окошечка колхозной кассы. Не все нормально.
Что же делать? Серега Николаев, Андрей Пак, Валя Тяпкин еще полтора месяца будут воевать без нас с дождями да штормами, а под конец путины с обледенениями, за них будет переживать весь колхоз, а когда они усталые — усталые за всю путину — и небритые будут тихо-тихо приваливаться к стенке, на пирсе будет весь поселок. Школьники будут дуть в трубы, за красным столом Николай Николаевич, Владимир Иванович, Николай Ефремович… торжественные, спокойные, тихие, будто после баньки.
Раздвигая плечом ветер, подошел Егорович. Он боком смотрел из своей мокрой черной шубы.
— Ну, что, Егорович, домой?
— Рубить, да?
Капитан молчал.
— Давай побыстрее команду, Федор, — прохрипел дядя Степа, озираясь по сторонам. — Эх, что творится! Пхе-х!
— Брать, — сказал капитан.
— Бра-а-а-ать?