Я был благодарен своему помощнику и дал себе слово делать ему только добро.
Дед, проходя мимо двери камбуза, закричал на Беса.
— А у тебя что? Тоже пустыри. Или не думаешь варить?
— Сейчас, Альберт Андреевич, — бубнил Бес, — есть вчерашний борщ, макароны, сейчас рыбки поджарю.
Я развернул сейнер, вывел на нужную глубину и пеленг, выложил невод и потащил его обратным курсом, здесь только два течения… Это уже последняя, самая последняя, самая, самая… Ну, что ж! Вперед, хромоногие!
Уселся на штурманский столик, привалился к рации, выключил эхолот. Все! Через двадцать минут, когда начнем брать невод, придет мой полнейший крах. Все!! Точка. Заканчиваю путину…
С миской дымящихся макарон ввалился в рубку Дед. Он стал напротив, привалившись к тумбе компаса. Спокойный до равнодушия.
— Я тебе должен сказать пару слов, командир.
— Слушаю.
— Тебе нравится та мура, что водим мы вот уже месяца три?
— Нет, конечно.
— И мне она не нравится. На море мы работаем не один год, объясняться нам нечего… работай мы со всем флотом, не сделали бы этот переход с первого места на последнее.
— Возможно.
— Так вот, я сказал серьезно: невод брать не буду. И своего помощника не подпущу к лебедке.
— Верю.
— А за невыполнение твоих приказаний буду отчитываться на совете капитанов.
— На совет докладывать не буду.
— Это меня не тревожит.
— Это еще не все.
— Говори все.
— Как только выберем невод, прокладываю курс в колхоз, ставлю машину в ремонт и ухожу в отпуск.
— Добро, что мы с тобой поняли друг друга. — Он так же грузно вывалился из рубки. На его место вместился Казя Базя.
— Я, командир, говорил тебе: не ходи ва-банк, не ищи приключений.
— Я, чиф, не играл ни в какой ва-банк.
— С тобой разговаривать бесполезно. — Казя Базя кипел. Он был похож на коня, который, готовясь к прыжку, еле удерживает себя.
Улыбаясь во всю свою широченную улыбку, с миской макарон вошел Бес, миску протягивает мне.
— Поешь?
— Спасибо. После.
— Есть надо во всех обстоятельствах.
— Замолчи! — цыкнул на него Казя Базя.
— Тебе добавочки? У меня ведро супа есть. Горохового и с мослами.
— Брысь!
— Не буду дразнить гусей. — Бес галантно раскланялся и ушел из рубки.
Невод начали брать без механиков. Я сам встал на стропку, Казя Базя вместо Деда на лебедку, наскоро переодевшись, на подмогу Женьке и Есенину, выскочил Бес. Я переодеваться не стал, только накинул прорезиненную куртку.
С невода летела ледяная вода, она попадала мне за воротник, и это мне нравилось. На душе покой, а в голове перемалывались все те же мысли — чего же я хотел, мордуя людей и гоняя судно из одного конца моря в другой? Хоть авантюра с навагой, прогары у Северо-Западного, верхотуровская неудача, озерновская… сейчас вот? Может, хотел первого места или хотел утвердить свое «я», как тот зэк, что шел ва-банк! Ерунда, конечно, мое «я» перестало существовать для меня еще в колхозе, когда публично на правлении снимали с капитанов… Но рыбы я, конечно, хотел… может, затем, чтобы Женя опять вспоминал поездку в Петропавловск с зубом: «Гляньте, гляньте, матрос с «четверки» идет». — «Ну?» — «Да». Впрочем, рыбы всякий рыбак всегда хочет.
Ну! Вперед, хромоногие!
Сейчас выберем невод, проложу курс в колхоз, распределю вахты на весь переход и спать. И забуду про все на свете… меня, видимо, уже сняли с капитанов без моего, разумеется, желания.
Я равнодушно стропил невод, холодная вода, которой было уже много под рубашкой, жгучими струйками стекала между лопаток… ничего-то меня не трогало, ничего-то меня не тревожило. И пожалуй, что все хорошо, очень даже хорошо, что столько приключений и неудач за одну путину. Как замечательно, что мотали на винт, горели с навагой, ломался эхолот и ломалась машина. Очень замечательно, что 25-й обрубил ваера… что с первого места до последнего летели метеорами, теперь надо спокойно поставить точку.
И вдруг мне стало необыкновенно хорошо, хорошо, как однажды в детстве на вербное воскресенье. Тогда меня мой дружок Митрошка Левый — он был левша — позвал в овраг делать свистульки. Мы срезали по лозине, уселись на сухоньком, покрытом зеленоватым пушком берегу оврага и строгали свистульки. Улыбчивое солнышко вот-вот сядет, но еще светло, тихо и тепло, парит будто, теплый воздух серебряными нитями так и идет от пронзительно пахнущей весенними ароматами земли.
…Мы сидели и строгали ножичками, мне было хорошо до сладости, в душе так и подмывало все, так и пело… вся природа, вся тишь и теплота, пронизанные лучами улыбающегося солнышка, слились в моей детской душе.