А эти надрывались, прямо думать не давали.
— И тем не менее, — горячился Геннадий, — самому прежде всего надо быть человеком.
— И тем не менее, — спокойно, с затаенной насмешкой от которой Геннадия передергивало, отвечал Володька, — других случаев я не знаю. Если через пальцы человека текут миллионы и он волен ими распоряжаться как хочет, он не удержится от искушения. Конечно же, не всякий. Я говорю в принципе. Нет-нет да и согрешит. Ну, вот хоть продавщица. Пока она у прилавка танцует, там второсортный товар первым сортом подсунет, там обвесит — пустяки, беда не большая…
— Не большая? — подливали масла в огонь ребята. — Как же?
— …Все равно — не большая, — продолжал Володька, — но вот стала заведовать магазином, распоряжаться кучами общественного товара — и деньги, смотришь, у нее уже, и тележка собственная, и дачка…
— Чего там толковать? — неслось со стороны.
— …Этих штучек я насмотрелся предостаточно и сам — не буду стесняться — погорел на этом.
— Кутил в основном… Пожить, значит, хотел.
— И тем не менее, — не сдавался Геннадий, — не все же свиньи.
— А кто говорит, что все?
— Но и погореть же можно? — вмешался Мишка. — А как недостача?
— Вполне, — согласился Володька, — с нашей Надькой Магомедовой так и случится. Она даже «черную книгу» не ведет, когда товар в долг берешь.
— Значит, работягой вкалывать лучше? — поинтересовался кто-то.
— Работяге хлеб тяжелее достается, зато он вкуснее…
— От пота?
— Все зависит от человека, — стоял на своем Геннадий.
— Ну нет, Гена, — обрезал его Володька, — еще и от жизни самой. Не зря ведь говорят: «С волками жить — по-волчьи выть». От условий, в каких человек находится.
«И чего завелись, — рассердился Ванька, — переливают из пустого в порожнее. Делать людям нечего. Один хороший, другой плохой. Поймешь тут…»
А потом, когда все наорались и поуснули, Ванька окунулся в детство…
В детстве, когда он был маленький-маленький, еще и в первый класс не ходил, любил рассматривать книжку, что дедушка как-то с ярмарки ему привез. Там на одной страничке под стихотворением — читать Ванька еще не умел, но стишок наизусть знал:
была картинка. На ней нарисован домик у берега реки. По реке лодка плывет, похожая на пирожок, — Ванька тогда никак понять не мог, ну почему лодка похожа на пирожок, дно-то у нее должно быть, где же оно? — в лодке рыбак с удочкой. По вечерам, когда на полу по углам дрожали слабые тени — висящая над столом керосиновая лампа-семилинейка освещала не всю хату, — он забирался на печку, засовывал ноги в теплую рожь, что сушилась там, и рассматривал эту картинку и мечтал. Мечтал, когда станет большим, ну больше всех остальных людей на голову — больше и не надо, а то нехорошо, — и будет жить в таком вот доме. Дом внутри, как войдешь, большой, конечно. В святом углу образа. Образа большие, не такие, как эти, — что это за образа? — в красивых, черных, четырехугольных рамах. Утирки на них.
…Будет шагать по комнате и носить на руках свою жену. Жена будет небольшая. Так… обыкновенная, волосы у нее белые. Смеяться будет. Эти мысли приходили, когда засыпал уже.
Будет шагать с нею, а она будет смеяться. Смеяться… смеяться… «А если и вправду решиться… если из сосны… в доме всегда сухо и запах…»
— Вань, Мурашова идет, — вполголоса сказал Мишка.
Ванька вспыхнул. Он всегда вспыхивал, когда за щепками приходила дочка дяди Вани Мурашова Зина — Мурашовой ее ребята прозвали за отчаянный характер.
В этом году она закончила девятый класс в Оссоре, в интернате, на лето приехала к отцу — в колхозе школы не было, и все колхозные ребятишки зимой жили и учились в райцентре.
— Стараетесь, работнички? Здоро́во!
— Здоро́во! Здоро́во! — подбоченясь, подошел к ней Мишка. — Чего так поздно?
— Соскучился?
— Ну. — Мишка нарисовался еще небрежнее.
— Незаметно что-то.
— А ты присмотрись, может, заметишь что?
— Неохота, — подавляя зевок, ответила она. Потом наклонилась, стала собирать щепки. Мишка помогал ей. Не меняя позы, пододвигал щепки ногой. Ванька глянул на ее мускулистые красивые ноги. «Да нет, — вздохнул он. — Куда тут?» Мурашова почувствовала взгляд, обожгла его снизу быстрыми, чуть насмешливыми глазами — золотинки в уголках ее коричневых глаз так и зарделись, погасая. Выпрямилась. Поправила выпавшую из-под косынки прядь волос. Еще раз посмотрела на Ваньку. На ее губах блуждала тихая улыбка — у Ваньки затеплилось все и запрыгало… Холодная волна, обжигая все, хлынула к сердцу. И сердце забарабанило вслух.