— Если они зайдут в камыши, я их тебе выгонять не буду.
— Не зайдут.
— Нет, зайдут, вчера зашли.
— Не зайдут…
— Их там змеи пожалят…
— Не пожалят…
— Ну, все равно не буду выгонять, если не дашь яблоко.
— На, лопай… Только они не зайдут. — Синеглазая протянула подружке румяное яблоко.
Река текла неторопливо, вдоль нее оплывшими зелеными свечами торчали тополя. Дети гнали волов на пастбище. Они вышли из села спозаранку и еще не дошли до места. Сделали привал на краю люцернового поля, уселись перекусить. Курносая девочка вынула из узелка кусок мамалыги и разделила его на шесть частей. Конопатый достал две луковицы и яйцо.
— А соли опять нету…
Они съели свои припасы и вприпрыжку пустились дальше.
— Омут! Омут!
Тени детей съежились, забились к ним под ноги и больше не вылезали на воду. Размягченная от зноя листва жадно вглядывалась в реку, а та текла неспешно, с ленцой. У тополей тоже не стало тени, будто они сложили крылья и спрятали их под кору.
В излучине реки третьего дня сделался омут. Вода бешено пенилась в водовороте, и ребятишки смотрели на нее с опаской.
— Это тут…
— Тут, тут, — подтвердила и синеглазая. — Тополя, смотрите!
Три тополя были надломлены посередине. Остроконечные вершины касались земли и уже отдавали желтизной.
— Это их бомбой, — сказала курносая.
— Нет, гранатой.
— Нет, снарядом, мне мама сказала…
— Это танк был.
— Ха, — хмыкнула курносая, — еще чего — танк.
— Ну и ладно. — Щербатый не сводил глаз с водоворота.
— Давайте глубину смерим.
— Чем?
— Камышинкой.
— Ни черта! Тут метров сто будет…
— Ты что, спятила? Сто метров — это отсюда до дому…
— Скажи еще — до Бухареста…
— Можно туда камнями…
— Засыпать хочешь?
— Догадливый…
— Слава богу, конец.
— Это ты про что?
— Про войну…
— А если сначала начнется?
— Не-е… Давно ведь кончилась, два для целых… Она теперь далеко, уже пальбы почти не слыхать…
— Ну, если ты оглохла…
— Айда, ребята…
— Куда еще?
— К волам.
— Чтоб их черти взяли.
— Было бы кого.
Детвора уселась на бережку. Солнце перевалило за полдень. Тени тополей наклонились к востоку, перерезав воду.
— Ступайте-ка вы вон туда, — махнул девчонкам рукой конопатый.
— А вы?
— Кому говорят. Схлопотать хотите?
— Идите за угол, там бабам место, — прикрикнул щербатый, — шагом марш!
— Сами идите…
— Ну, и оставайтесь, раз вы такие бесстыдницы, — сказал конопатый и взялся за подол рубахи.
Девчонки с визгом налетели на него, забарабанили кулачками по спине. Конопатый только хихикал и подмигивал приятелям: дескать, колотушки называется, умора. Потом девчонки стремглав унеслись за излуку, а он сбросил рубаху и повесил ее сушиться на сломанный тополь. Оставшись голышом, он задрал голову, разинул рот и хлебнул солнца.
— Смотри, все не проглоти, — предупредил щербатый.
— Не бойсь, тебе останется…
Конопатый протянул вверх ладони, набрал пригоршню солнца и окунул в нее лицо. Второй пригоршней он омыл смуглые плечи, с силой растираясь, чтобы жар солнца скорее впитался. Растер ноги и руки. Потом низко нагнулся, и солнце плеснуло ему в спину, как теплая вода из ушата, он охнул от удовольствия и, улыбаясь до ушей, растянулся на песке.
Двое других, щербатый и немой, тоже разделись. И, закрыв глаза, подставили животы солнцу.
— Есть небось хочешь? — спросил щербатый.
— Хочу, — признался немой, сглотнув слюну.
Никакой он был не немой, а просто неразговорчивый, за что и получил свое прозвище. Он первый насытился солнцем, набрался сил и бросился в воду.
— Только в омут не лезь, — крикнул ему вслед щербатый.
— Захочу и полезу, — огрызнулся немой.
— Пусть лезет ко всем чертям. — Конопатый похлопал себя по животу, круглому и большому, как тыква.
— У тебя детеныш родится, — заметил щербатый.
Но конопатый уже прыгнул в речку. Вплыл в тень тополя и словно зацепился за нее. Да так и остался — наполовину белый, наполовину черный. Тень разрезала его надвое. Щербатый позвал:
— Жми на берег, пузо!
— Отстань! — Конопатый рвался вперед, но речной водоворот не пускал его. А немой, как назло, уже переплывал омут на спинке, только пуп белел. Конопатый поплыл по течению, в обход, добрался до омута и с досады принялся было топить немого.
— Не балуйтесь. Там, может, бомба, — надрывался с берега щербатый.