— Ну, я тебя прошу…
— Не будь дурой, — сказал он. — Хватит.
Подобного рода отношения никогда ни к чему не обязывали Курта. Ничто не привязывало его ни к кому. Он занимался любовью для препровождения времени. Так же, как ел бы, скажем, сливы.
— Что ты теперь будешь обо мне думать? — шепотом хныкала Толстушка.
— Ничего не буду.
— Ну да, ну да… Я знаю. Будешь думать, что я из этих…
— Полно тебе! — сказал Курт, намазывая хлеб маслом.
Тони уставился в тарелку, где лежали нарезанные, увядшие помидоры. Он слушал Толстушку. Она была смешна. Заводила все одну и ту же нелепую пластинку. Она хотела полить деньги соусом из поэзии и сожаления, чтобы Курт не подумал, будто она могла бы лечь с кем угодно так же, как ложилась с ним. Курт был человек железный: он жадно ел и даже не слушал Толстушку. Ее слова не интересовали его в принципе, а не потому, что относились к определенному репертуару.
— Я хочу прожить девяносто девять лет, — сказал он, чтобы принудить ее замолчать.
Тони знал — Курт искренен. Для него не существовало ни войны, ни мира, ни прекрасного, ни уродливого, ни радости, ни страдания, ни любви, ни ненависти, ни богатства, ни бедности — ничего. Сейчас он ел хлеб с маслом и с огромным количеством помидоров. И не желал, чтобы ему докучали. Курт ел, как обжора, не смакуя. «С таким же удовольствием он съел бы целую кастрюлю вишен или протухшей колбасы, — думал Тони. — Главное — наполнить желудок. Сейчас — время завтрака».
— Почему ты такой недобрый? — возмутилась Толстушка. — Тебя ничто не привязывает ко мне?
— Нет, — холодно ответил Курт. — И довольно морочить мне голову.
Рыжая засмеялась и обняла Тони за шею, желая показать, что он принадлежит ей. Позабыв об оленях, она прижалась к Тони и чмокнула его.
— Любимый! — восторженно сказала она.
— Ничто не привязывает? — не отставала Толстушка.
— Хочешь, чтоб я тебя треснул?
— Тресни, — сказала она с видом мученицы, поскорее проглотив то, что было у нее во рту.
— Принеси еще помидоров, — равнодушно промолвил Курт.
Он не сохранит ничего, никакого воспоминания, ничто не привязывает его ни к кому — вот его кредо. Тони знал это. Но ведь человеку нужно, чтобы воспоминание, пусть даже неприятное, привязывало его к местам, где он побывал, к людям, которых он встретил. Как теперь к этим двум девушкам. Девушки, девушки… От Рыжей в памяти Тони останутся только ее крутые гладкие бедра с необычайно белой кожей. Комично, но вся ее красота заключалась именно в бедрах. Все остальное у нее было потасканное и увядшее. Один знакомый Тони, художник, женился на исключительно уродливой женщине только потому, что у нее была очень гладкая кожа на бедрах. И у Рыжей так же. Эту кожу можно было ласкать, точно какой-то округлый плод, мерцающий свежим, живым светом. Но кроме этого — никакой красоты. Огромный нуль. «Нуль, в котором где-то прячется бриллиант», — усмехнулся про себя Тони.
Кто-то постучал в ворота (городок был просто разбогатевшим большим селом), и Толстушка вышла. Она вернулась, совершенно переменившись в лице, и молча стала в дверях.
— Что случилось? — забеспокоилась Рыжая.
— Оборотень…
— Что? — Рыжая побледнела.
— Этой ночью опять приходил оборотень…
Теперь они обе выглядели как привидения. Они не боялись оружия, бомбежек, войны. Но оборотень пробуждал в них животный страх. Лица обеих походили на маски.
— А мы так спокойно спали эту ночь, — с расстановкой произнесла Толстушка.
Ее слова звучали наивно. Девушки не были развратны, даже не знали как следует своего ремесла — дилетантки, извлекавшие выгоду из сутолоки военного времени, Жалкую выгоду, разумеется.
— Вдруг оборотень придет сюда? — все так же медленно проговорила Толстушка.
— Пошли, — сказал Курт. — Никакого оборотня нет, одурели вы, что ли?! Пошли… До свидания, голубки.
Они вышли, оставив девушек в панике.
— Надо немножко пройтись, — сказал Курт, — сделать моцион перед тем, как вернемся домой.
— Хорошо, — ответил Тони и засмеялся, подумав о том, что́ называет «домом» человек, который идет рядом с ним.
— Надо сделать разминку, заняться спортом, — добавил Курт, упруго шагая. — Мне моцион необходим, иначе я костенею.
— Что ты думаешь насчет оборотня?
— Глупости… Утренняя прогулка бодрит… Спорт… — Тони больше не слушал его. Ему было известно, что Курт занимается спортом. В сущности, Курт всем занимался, как спортом. Когда он ел, когда говорил, когда любил — все это был спорт. У него все шло от кожи, от бицепсов и трицепсов, от мускулов. Он мыслил мускулами. Словно голова выполняла лишь эстетическую функцию — придавать ему сходство с людьми.