При всем различии характеров и жизненных устремлений героев фактически Шугаев исследует героя одной и той же складывающейся исторической судьбы, что позволяет нам говорить о самостоятельности творческих исканий самого автора.
Мы сколько угодно можем найти произведений, в которых с большей или меньшей глубиной выявляются муки неразделенной или обманутой любви или, напротив, радость взаимного чувства. Дружба — не менее сильное, во всяком случае, более бескорыстное чувство, всегда предполагающее жертвенность и душевную щедрость, предполагающее воспитание в человеке нравственного самоконтроля, но вот об этом чувстве обычно в современной литературе говорится как-то мимоходом или вообще не говорится. Вячеслав Шугаев здесь почти исключение: тема дружбы, товарищества буквально пронизывает все его произведения.
Мне как-то довелось участвовать в обсуждении одного из изданий московского «Дня поэзии», а потому пришлось предварительно прочитать его полностью. И меня тогда прямо-таки удручило такое обстоятельство: я насчитал в стихах разных поэтов около сорока обращений к образу пернатых (чайки, орлы, соловьи, жаворонки) — будто издание было посвящено дню птиц. И только в одном стихотворении (С. Куняева) было обращение к другу.
Александр Твардовский, раскрывая содержание пушкинской поэзии, напоминал:
«Лирика Пушкина — высшее выражение благороднейших человеческих чувств, возвышенной дружбы и любви, понятий бесконечности жизни и мужественного взгляда на ее быстротечность, на горечь любых утрат и испытаний».
В последние годы мы много и охотно рассуждаем о пушкинских традициях, особенно когда речь заходит о поэзии. Что ж, трудно, конечно, рассуждая о поэзии, как-то миновать имя Пушкина, однако вот в разговоре о художественной прозе оно звучит крайне редко. И это, вероятно, не случайно, поскольку в поэзии легче продемонстрировать формальное сходство с поэтикой Пушкина, нежели продемонстрировать его в прозе. Но формальное сходство мало еще говорит в пользу освоения пушкинских традиций.
Постоянное стремление Пушкина к «возвышенной дружбе» есть органическая потребность яркой индивидуальности в гармонии человеческого духа, противостоящей хаосу разобщенности. Индивидуализм для Пушкина равно чужд и как мировоззрение, и как жизненная позиция. Осмыслить, а тем более воспринять традиции Пушкина — значит в какой-то мере приобщиться к постижению «высшего выражения благороднейших человеческих чувств».
Нет, я вовсе не собираюсь утверждать, будто Вячеслав Шугаев единственный или только один из немногих, кто в своем творчестве приобщается к пушкинским традициям. Скорее он один из многих, кто к ним приобщен, однако он тут идет своим путем, и в этом-то как раз и видится самобытность его творческих исканий. Во всяком случае, трудно назвать другого современного писателя, который столь последовательно и глубоко исследовал бы одно из «высших выражений благороднейших человеческих чувств», какими являются дружба и товарищество, когда они нужны не на какой-то крайний случай, а на каждый день, когда взаимная требовательность друг к другу возвышает человека, а измена в дружбе оставляет в душе не менее горький след, чем измена в любви.
В книге «Деревня Добролет» В. Шугаев рассказывает, как он слушал пение бывших фронтовиков и какие чувства его при этом охватили:
«Но вот запели фронтовики, пятеро морщинистых мужиков с одинаковой, только что набежавшей хмурью на лбах. Они разом вздохнули: «Враги сожгли родную хату», — и я понял: подпевать не надо, неловко, неуместно подпевать.
Как проникнуться их товариществом? Научиться ему? Как преодолеть черту, отделившую воевавших от невоевавших? Что случилось с их сердцами, столь широко раскрывшимися товариществу?
Неужели только через кровь и достигают его?!