Мастер сказал:
— Вот тут и укрепляйся. Станок этот называется зуборезным. Между прочим, уникальный. Чехословацкого производства. Для больших диаметров. Без спросу никуда не суйся — голову оторвет. Может, конечно, и руку и ногу. Не вздумай на карусели кататься — увижу, сразу выгоню. Ясно? Вот так и живи. — И он крикнул: — Эй, Соколов, Помогаев — кто там? Давай сюда.
Из-за станка вышел Володька с комком ветоши в руках, с папиросой в зубах — проглядывала золотая фикса — неузнаваемый, выросший, небрежно-уверенный, с черными тонкими усиками, в кепке-«москвичке» с петелькой на макушке, в промасленных сапогах с высокими гладкими голенищами, в серой диагоналевой рубахе, заправленной в брюки, ловкий, стройный, даже у станка соблюдавший рабочепосельскую моду.
— Где Соколов? — спросил мастер. — Появится, пусть идет договор на ученика оформит. Вот принимай.
— Привет, Витек! — протянул руку Володька с добродушно-гостеприимной улыбкой, как и положено при свидании давних приятелей.
— Привет! — хрипло ответил Витя. Что-то задрожало, заныло внутри, вспотели ладони — ему представилось, что, как только скроется мастер, Володька шваркнет комком ветоши по лицу, припомнив школьное собрание, Головешку и другие обиды, которые своевременно не облегчил Витя Родов. Но он вытащил из железного шкафчика стальной прут, загнутый наподобие кочерги, и сказал:
— Давай стружку из пазов выковыривай. Привыкай.
Витя привыкал: научился чистить плиту, собирать со станин масло в ведро, под любым углом затачивать резцы, укреплять детали, орудовать кувалдой и тяжеленным гаечным ключом, кататься на карусели-планшайбе карусельного станка, кемарить под калорифером в третью смену, отмывать маслом руки, зубоскалить с крановщицами и револьверщицами с участка малых серий — и ни разу за это время не почувствовал, что Володька зол на него, собирается мстить или стыдить за прошлое. Напротив, он помогал Вите чистить станок в аврально-короткие субботние дни, менял за него салфетки, ночью пораньше отпускал домой и даже оберегал от традиционных цеховых закупов типа: «Эй, паренек. Сбегай за фрезой на 250, да смотри не потеряй, в салфетку заверни» или: «Паренек, попроси у кладовщицы микрон, да пусть не жмется, получше выберет». При подобных просьбах Володька незаметно шептал:
— Возьми тележку. В фрезе под 80 килограммов.
— Быстро отвечай: говорят, микрон за полку завалился, третий год ищут, не найдут.
Непонятным было это великодушие, и временами Витя судорожно паниковал, воспринимая Володькину доброту как ласковую, изощренную пытку, и однажды, не утерпев, сказал:
— Помнишь Головешку? Паяльник-то она потом принесла, сказала: «Дома и без него обойдусь. Здесь нужнее». Ты, наверное, здорово на меня злился?
Володька свистнул:
— А чего мне помнить?! Пофартило, что выгнали. Мать хоть из химцеха ушла — без надбавок обходимся. Думать даже забыл.
И Витя окончательно успокоился.
Помнит он третью смену, сумрачный, опустевший цех, редкие фигуры в длинном, мертвенно-тусклом проходе, сонные лица стропальщиков, неожиданно-резкие звонки кранов. Соколов не вышел, и станок принял первый подручный, то есть Володька. Деталь попалась хорошая: уже настроенная, стоившая часов сорок, а управиться можно за смену, обработка легкая, в основном на механической подаче. Володька проверил размеры, режим, велел залить масло и сказал Вите:
— Часа через два разбуди.
И до сих пор Витя помнит ужасающий, будто сдирающий кожу с головы, скрежет, раздавшийся после этих слов. Витя в растерянности дернулся туда, сюда, но уже вскочил с лавки Володька, заорал: «Стоп, стоп, дурак!», заматерился и сам ткнул в красную клавишу. Прибежал мастер:
— Проспали, гады. Ну, вы у меня запоете!
Володька уже закурил, успокоился:
— Не ори, Белобородько. Вот этот дурак, — Володька кивнул на Витю, — хотел на ручной поупражняться — и саданул.
— Так, — мастер вынул блокнот, — напишем акт. Ты хоть знаешь, сколько она стоит? — спросил он у Вити. — Год задаром мантулить будешь.
Витя и раньше слышал о баснословной цене зуборезных фрез, но стоимость их была безразлична сейчас: «Я же и не притрагивался к станку, чего это Володька говорит?» Оглушенный нелепостью происходящего, Витя не понимал слов Белобородько. А тот уже составил акт:
— Помогаев, ты за старшего — подпиши. Родов, ты не паникуй, может, часть скостят. Давайте настраивайтесь.
— Володька, за что? — со слезами в горле и глазах спросил Витя. — Володька, нельзя же так. Ведь я не делал. Какая ты сволочь, вспомнил, вспомнил! Отыгрался. — Витя уже схватил трубу от гаечного ключа, но Володька легко отобрал: