Вы, Егор, и вы, Дима, задерживаете свои узлы. Прошу, хотя и не имею права, за несколько вечеров наверстать упущенное. А вас, товарищ Куприянов… — Тамм с сожалительно-ласковой улыбкой смотрит на него, — прошу заняться копиями. Тоже по вечерам.
— Хорошо, — почти шепотом отвечает Куприянов, у него краснеют не только уши, но и несуразный, извилистый нос. Ему стыдно, что опять согласился на сверхурочные, что Егор и Дима ни копейки не получат за свою работу — у них основная тема, они идеедатели, а он только исполнитель; что в других бюро такую халтуру, как копии, делят на всех — всем заработать охота, а здесь всегда отдают ему, Куприянову. Стыдно, что он ни разу не отказался, что рад этой двадцатке и что ребята опять молча согласились с мнением Михаила Семеновича.
— Ну-с, приступим, — решительно говорит Тамм, идет в кабинет, на ходу стягивая макинтош. Можно подумать, что сейчас он очертя голову бросится в работу. Будет рвать и метать, но все знают, что сначала Михаил Семенович достанет шахматы, продумает отложенную вчера партию с главным диспетчером Тимофеевым, отклеит от свежих конвертов марки — для коллекции внука, почитает газеты, а потом снова вернется в группу — деятельный, остроумный, всесильный.
Егор провожает его взглядом и со вздохом достает справочники, последние выпуски «Экспресс-информации»: надо до вечера набраться ума-разума. Он примерно знает, что этот несчастный переключатель удобнее сделать на полупроводниках, убрав к черту реле и прочную конструкционную мишуру. Но все примерно, примерно, а пора бы уже знать в точности — возится вторую неделю. Егор раскрывает справочник, новенький, на лощеной бумаге, дефицитный и, говорят, очень стоящий — еще не удалось посмотреть. Справочник подарила Вера «из чувства симпатии к желторотым нахалам и с надеждой, что они превратятся в порядочных людей», — это случилось в один из далеких теперь вечеров, когда Егор, с часок почитав стихи, с часок поклеймив ханжество «как явление, недостойное современности», затеял было целоваться, но Вера, уклонившись, хладнокровно заметила:
— Поразительная стремительность. Если даже допустить, что я имею дело не с ханжой.
Воспоминание кстати, и Егор мечтательно смотрит на Верины косы, на покрасневшую впадинку у виска — в задумчивости долго терла пальцами, полколоска светлой брови, самодельная тень под глазом, — и с грустью сознает, что Вере сейчас до него никакого дела: цифры, цифры, в руках логарифмическая линейка — пересчитывает параметры.
Рядом с ее столом, у рейсшины, стоит Витя Родов. Пиджак снят, он — в бежевой трикотажной рубашке, рукава засучены, галстук в небрежно-изысканной позиции, брюки сидят, как на чемпионе мира по гимнастике. Витя задумчиво покусывает карандаш, лоб нахмурен, от крупного прямого носа уходят резкие, этакие волевые морщины — ну, просто знаменитый конструктор, размышляющий не над каким-то паршивым манометром, а по меньшей мере над искусственным спутником земли. «Дал же бог человеку выправку, рожу приличную», — опять вздыхает Егор.
Ларочка накручивает арифмометр, мощная спина ее и руки уже отошли, порозовели. «Куприяныча провоцирует, — думает Егор о Ларочкином пристрастии к открытым одеждам. — Считай, что дело конченое. Никуда он не денется».
Куприянов привычно сутулится над столом — головы не поднимает, а когда надписывает листы, большие, мосластые лопатки прямо-таки выпирают из-под пиджака.
Веселее всех, конечно, Диме Усову. В правом ухе у него выросла белая пластмассовая шишка — микротранзистор, который Дима собирал больше года и которым безмерно гордился. Губы у него сложены трубочкой — беззвучно подсвистывает какому-нибудь твисту, козырек бровей ходит вверх-вниз, отрубая такт: если бы черно-мохнатых июльских гусениц обучить твисту, они прыгали бы точно так, как сейчас Димины брови.
Времени уже полдесятого, Дима спохватился — все-таки старший инженер, — лезет в карман, где хранится батарейка, выключает приемник и объявляет перекур.
— Куприяша, — говорит он, — совсем забыл. Вот передай-ка своим детдомовцам. — Дима вытаскивает из огромного желтого портфеля две плитки шоколада и пачку печенья.
— Спасибо, — растроганно бурчит Куприянов, а Ларочка эхом откликается:
— Дима, ты гений!
Он, не обращая внимания на восторги, уходит на крыльцо покурить. Вчера наконец произошло полное примирение после месячного молчания Димы и Куприянова. Последний на радостях подарил Диме редкостный, японский полупроводник, и Усов сегодня отдаривает, потому что у него на этот счет строго: за добро — добром, за зло — злом, как ты к нему, так он к тебе.