Когда Ти Фео проснулся, в хижине было невыносимо душно, а из сада доносилось щебетание птиц. Судя по всему, солнце поднялось уже высоко, но в его хижине без окон даже днем царил полумрак.
Очнувшись после долгого пьянства, Ти Фео чувствовал себя опустошенным и разбитым. Во рту была горечь, руки, ноги онемели, сердце щемило от смутной тоски. Может, похмелиться? Однако даже мысль о вине приводила его в содрогание и вызывала тошноту. Теперь он боялся вина, как отравившийся человек боится пищи. До чего весело щебечут птицы. Громко смеются крестьяне. Они идут на базар. Слышен стук весла — это лодочник гонит рыбу в сеть. Почему до сегодняшнего дня он ничего этого не слышал? Боже! Какая тоска!
«Как выручка?» — «Сегодня на три су меньше». — «Значит, прибыли никакой!» — «Уметь надо, тогда на каждом куске по пяти су можно заработать…» — «Конечно, но все же…» — беседуют проходящие мимо женщины; одна из них, торговка материей, должно быть, только что вернулась из Намдиня.
И опять сердце у Ти Фео болезненно сжалось. На него повеяло чем-то очень далеким, забытым… Ведь было время, когда он мечтал о семье: сам батрачит, а жена ткет и ведет хозяйство. Потом можно скопить денег, купить небольшой клочок земли…
Сейчас он впервые подумал о том, что уже стар и все еще одинок. Да, нерадостная у него жизнь! И за что ему досталась такая судьба? Впрочем, разве уж он так стар? Около сорока… Не так уж это и много, однако семьей теперь не обзаведешься, поздно. Прожито больше половины. Ничто его до сих пор не могло сломить, таким он был крепким, а тут надо же, заболел. Значит, жизнь здорово его потрепала. Так вот в конце осени холодный ветер с дождем как бы предупреждают: зима не за горами. Ти Фео впервые подумал о надвигающейся старости: болезни, холод, переносить который в дырявой хижине с каждым годом будет все труднее, и, что всего страшнее, одиночество.
Невеселые мысли его были прерваны приходом Тхи Но. Если бы не она, Ти Фео, пожалуй, совсем бы раскис и даже расплакался. Тхи Но принесла корзинку, в которой стоял горшочек с дымящейся луковой похлебкой. Так и не уснув, она решила, что своего дерзкого соседа, хоть он того и не стоит, надо пожалеть: шутка ли, корчиться от боли в животе, когда вокруг ни души и подойти к тебе некому! Ведь не окажись она минувшей ночью рядом, он бы, чего доброго, и помер! Тхи Но с гордостью подумала, что спасла человека от смерти. Она думала о Ти Фео с нежностью не только потому, что считала себя его спасительницей, но и потому, что он одарил ее своей милостью. А такие люди, как она, добра не забывают. Могла ли она сейчас бросить его одного? Это было бы неблагодарностью. Ведь они с Ти Фео спали вместе, как муж с женой. Мысль об этом смущала ее и в то же время была приятна. Разве не мечтала эта несчастная о замужестве? А может, близость с Ти Фео впервые разбудила в ней неведомые доселе чувства?
Тхи Но не терпелось поскорее увидеть Ти Фео и напомнить ему о том, что произошло минувшей ночью. Вот смеху-то будет! И откуда только берутся такие бесстыжие типы? Сидишь себе, ни о чем таком не помышляя, а он тут как тут, да еще орет во всю глотку, чтобы перекричать, когда начинаешь звать на помощь. Расскажи ей кто другой о таком деле, она бы ни за что не поверила. Вот прохвост, погибели на него нет! И чего он орал? Ну ладно. Теперь небось надолго запомнит, как его под утро скрутило. И поделом ему! А все равно жаль! Отнести бы ему чего-нибудь поесть. От всякой хвори лучше всего луковая похлебка помогает: пропотеешь — и сразу полегчает.
Едва рассвело, Тхи Но побежала добывать рис. Немного луку у нее нашлось.
Когда Тхи Но принесла похлебку, Ти Фео в себя не мог прийти от изумления, а потом расчувствовался до слез. Впервые в жизни о нем заботилась женщина. Раньше никто ничего не делал для него по доброй воле, он все добывал угрозой или силой. И от этой чашки супа ему снова стало тоскливо.
Тхи Но украдкой наблюдала за Ти Фео. Вдруг лицо ее расплылось в улыбке. В этот момент она показалась Ти Фео почти миловидной. И действительно, от нахлынувших на нее чувств Тхи Но уже не выглядела такой уродливой. Тоска в сердце Ти Фео сменилась радостью, и в то же время он почувствовал что-то похожее на раскаяние — это так естественно: когда человек немощен и уже не в силах грешить, то начинает каяться.
Тхи Но сказала, что похлебку надо есть горячей. И Ти Фео послушно поднес чашку ко рту. О небо! Что за аромат! Вдыхать его было неземным блаженством. Ти Фео отхлебнул глоток. А вкус какой! И как это так за всю жизнь он ни разу не пробовал луковой похлебки?