— Перед отъездом, господин учитель, он дал мне целых три донга. Не знаю, получил ли он эти деньги в залог за паспорт или нет, но так или иначе он принес мне их и сказал: «Хочу подарить вам, отец, три донга, чтобы изредка вы могли хоть чем-нибудь порадовать себя. Уж так исстари повелось, что дети заботятся о родителях, когда они дома. А когда уезжают, ведь тоже кто-то должен заботиться о них… Вы, отец, и на своем участке работаете, и к другим нанимаетесь, так что с голоду не помрете. Я уезжаю, чтобы заработать, как только скоплю достаточно денег, сразу вернусь к вам. Без денег ох как плохо, как тяжко жить без денег у нас в деревне!» Я только плакал, слушая его. Ну чем я мог ему помочь?! Паспорт его теперь хранится у них, вот фотографию мне его переслали. Деньги он у них взял и теперь им принадлежит. Теперь он уже не мой сын…
Ах, старый Хак, я понимаю, почему ты не хотел продавать рыжую собаку. Это она помогала одинокому старику забыть о своей печальной доле. Уже и старость пришла, и день стал похож на ночь — один-одинешенек прозябал старик. Как же тут не загрустить? Но в эти безрадостные минуты рядом была собака, и сразу становилось легче старику, и не такой уж печальной и тягостной казалась ему жизнь. Собаку старик звал Солнышко — вот так называют матери долгожданного ребенка, которого годами вымаливают у господа бога. Иной раз, когда старику нечем было заняться, он выискивал у собаки блох или же водил ее на пруд купаться. Еду ей старик подавал в чашке, словно был богачом. Чтобы старик ни ел, он всегда делился едой с собакой. По вечерам старик любил выпить чарку. Сидел, пил и поглаживал лежащую у ног собаку. Старик подхватывал палочками кусочки пищи и протягивал собаке, как малому ребенку. А потом в шутку начинал ссориться с собакой, ругать ее, — можно подумать, будто он с малышом разговаривает.
— Ты помнишь своего отца? Давненько нет от него писем. Больше трех лет… Да, почти три года прошло… Не знаю, вернется он домой к концу этого года или нет? А когда вернется — женится, и конец твоей счастливой жизни! Вот какая участь ждет тебя!
А собака по-прежнему лениво задирала морду вверх, безмятежно глядела на старика, не выражая ни капли беспокойства. Старик, грозно глядя ей в глаза, продолжал стращать:
— Вот вернется и порешит тебя! Знаешь ли ты об этом? Ну, берегись!
Собака понимала, что хозяин сердится, поэтому приветливо виляла хвостом, чтобы успокоить старика. А тот пугал ее пуще прежнего:
— Ластишься, да? Хвостом виляешь? Виляй, виляй, а он все равно тебя порешит. И конец тебе наступит, так-то!
Собака продолжала вилять хвостом, выжидающе поглядывая на старика. И тот хватал собаку, прижимал ее голову к своей груди и успокаивал, легонько похлопывая по спине:
— Нет, нет! Нет же, нет! Никто тебя не убьет! Ты у меня самая послушная собака. Я никому не позволю убивать тебя, я буду ухаживать за тобой…
Старик отпускал собаку, выпивал очередную чарку и тяжко вздыхал. Потом начинал беззвучно шептать, чуть шевеля губами: это он считал деньги, которые приносит ему участок.
После отъезда сына старик часто себя успокаивал:
— Это участок моего сына. Когда его мать еще жива была, — трудолюбивая, экономная женщина была покойница, — собрала пятьдесят донгов, чтобы купить земельный участок. В те времена все стоило дешево. Она купила землю для сына. Когда он попросил продать участок, я не позволил, потому как для него хотел землю сохранить, — иначе чем кормиться? У сына не было денег на свадьбу, он рассердился и ушел из дома. А теперь вернется только тогда, когда накопит денег, чтобы можно было жениться. Все эти годы я возделываю участок, чтобы сохранить его для сына. Вот когда он вернется, станет готовиться к свадьбе, если ему вдруг не хватит денег, я добавлю, дам молодым денег, сколько смогу, чтобы у них для начала хоть какой-то капитал был…
Старик нанимался на работу в чужие дома и так зарабатывал себе на жизнь, а все деньги, которые выручал за урожай на участке, откладывал для сына. Он был уверен, что к тому времени, когда сын вернется, у него скопится добрая сотня донгов…