— Кто там еще? Чего расселась? Собаки набросятся, выпустят кишки! Ишь какая отчаянная.
Старуха обернулась и заулыбалась:
— Вы, госпожа, никак, с базара?
Госпожа Тху выпучила свои красные глазищи и уставилась на старуху. Наконец она признала в ней бабку байстрючки. Тотчас госпожа Тху наклонила голову в раздумье. Что надобно здесь этой старухе? Деньги небось будет клянчить? А старуха, закряхтев, уперлась руками в колени, с трудом разогнулась и встала.
— Куда это вы собрались? — спросила госпожа.
Старуха опять заохала прежде, чем ответить. (Она охала, начиная разговор, точь-в-точь как иные вздыхают. Такая была у нее привычка.)
— Я, госпожа, пришла навестить внучку. Уж очень давно не была она дома, вот я и соскучилась.
— Ах ты, боже мой! Раскисла, как мокрая крыса! Девчонка должна работать, некогда ей разгуливать с вами. Этак и рису не наберешься, чтоб кормить ее после прогулок. Хотите миловаться с ней, забирайте сразу домой; сами кормите ее и любуйтесь друг дружкой хоть год, а надоест — присылайте обратно. Я ее не держу. Думаете небось, я с ее трудов разжилась, разбогатела?
Госпожа Тху этой грозной речью решила заткнуть старухе рот, чтоб та не смела попрошайничать. И старуха, ошеломленная ее словами, вконец растерялась. Она понурилась, как воровка, застигнутая стражей у чужих снопов. А госпожа Тху покудахтала, прочищая горло, задрала голову к небу и сказала:
— Придумают же — гулянки! Помню, привели девчонку — хуже дохлого червяка, грязную, драную; вроде тогда никто не рвался с ней погулять! Теперь отъелась на моих харчах, стала хоть на человека похожа, и нате вам! Вообразили: тут завелось бесценное сокровище! И я вцеплюсь в нее обеими руками!.. О господи! Да кому она здесь нужна? Хотите взять ее и отдать в другую семью? Милости просим. Думаете, заплачем? Только деньги верните!..
Старуха заплакала. Вот горе-то, да у нее и в мыслях ничего подобного не было.
— Ах, госпожа, — заговорила она плаксивым голосом, — за что ж вы меня обижаете? Небеса попустили мне дожить до преклонных лет, неужто я стану теперь кого-то обманывать. Господь свидетель: если хотела я забрать внучку да отдать другим людям, пусть убьет меня на месте! Прошу вас только, позвольте увидеться с девочкой, побыть с ней хоть немного. Я ведь скоро умру; может, последний раз…
— Некогда ей прохлаждаться с вами. Никаких гулянок! А вы, коль уж пришли, заходите; так и быть, покормлю вас. Да чтоб в другой раз без этих обезьяньих нежностей! Я в моем доме такого не потерплю. У меня у самой сын в Ханое учится, что же, прикажете ездить к нему гулять да попусту время тратить!.. Надо же — гулянки!..
И она укоризненно причмокнула губами…
Внучка, увидев старуху, обрадовалась, засуетилась. Она смеялась и плакала, не зная, как быть. Но колючий взгляд госпожи Тху словно обдал ее сердце холодной водой. Девочка застеснялась и сникла. Она не смела больше обнять бабушку. Опустив голову, она спросила тихонько:
— Вы зачем пришли, бабушка?
— Да вот пришла просить госпожу, не накормит ли меня обедом. Уж больно я голодна!
Эти правдивейшие слова старуха произнесла шутливым голосом. Как говорится, в каждой шутке — половина правда. Но сейчас, пожалуй, тон не скрывал, а раскрывал смысл. Девчонка — на руках у нее был младенец — вывела старуху в боковую комнатку, подальше от чужих глаз…
— Бабушка, зачем вы пришли?
— Сказано ведь, пришла поесть, и все тут!
Девочка снова не поверила. Но больше об этом не спрашивала. Она просто глядела на бабушку…
— Как вы плохо выглядите, бабушка! Отчего вы так похудели?
— Все от голода, внученька. Не от чего больше.
— А вы теперь у кого живете?
— Да ни у кого не живу.
— Значит, снова ходите торговать?
— Откуда у меня деньги на торговлю? Да и будь я при деньгах, все одно — сил не осталось. Очень уж я ослабла.
— Что ж вы тогда едите?
— Все больше голодаю, есть-то ведь нечего!
Тут разговор их оборвал пронзительный голос хозяйки.