Все радостно зашумели. Старуха сегодня с утра пошла в поле и увидела тигра. Конечно же, это Добряк! Он лежит на могиле тетушки Чонг. Все, как есть, сходится: на лбу два пятна — будто вторая пара глаз, и полосы на спине точь-в-точь как у него.
Старый Донг на мгновенье застыл, словно изваяние, потом зарыдал от счастья. Он выбежал из дома, крича: «Добряк! Добряк, ты ли это?!»
Да, это был Добряк — не сон и не наваждение. Он лежал на могиле тетушки Чонг.
Вытянув передние лапы, он положил на них голову, уткнувшись мордой в могильный холм, точь-в-точь как раньше тыкался носом в платье тетушки Чонг, когда она сидела с шитьем в руках или учила его уму-разуму…
Люди, подбежав к тигру, гладили его, пытались приподнять его голову, поднять его туловище. Наконец он шевельнулся, с трудом подняв голову; в уголках его губ пузырилась пена, старый шрам на лбу воспалился. Син и молодой Донг стали обнимать тигра. И тут все увидели в боку у него свежую рану, из нее алой струйкой сбегала кровь. Парни, ходившие раньше с Добряком на охоту, подняли тигра.
Он тяжело вздохнул несколько раз, пытаясь ухватиться лапами за плечи, за одежду Сина и Донга. Парни разорвали свои рубахи, перевязали его раны и на носилках потащили в деревню. Дома они промыли раны Добряка чистой водой и наложили на них целительное снадобье. Потом снова положили тигра на носилки и тотчас ушли вместе с ним в лес. Син, тащивший на спине отца, шел следом за парнями. Он опирался на мотыгу, держа ее рукоятью книзу, и издали казалось, будто в руках у него какое-то диковинное оружие. Молодой Донг кликнул своих собак и пустил их бежать впереди людей…
Через два дня вся деревня снялась с места. Было уже за полночь. Люди тащили на коромыслах свои пожитки, плуги и бороны, вели на веревках скот. А едва рассвело, на дороге показалось множество всадников. Сверкали начищенные ружья и острия копий. Здесь были не только солдаты наместника, но и стражники из деревень на равнине. Крики людей и лошадиное ржание оглашали окрестный лес.
Но в деревушке близ Песчаной речки не осталось ни души. Дома были развалены или сожжены. На пепелищах кое-где дымились еще головешки. А все, что не поддавалось огню, было разрублено, разбито, разломано на куски.
Солдаты обшарили все соседние деревушки, хватали людей, пытаясь узнать, куда ушли беглецы. Но никто не открыл им тайны Песчаной речки. «Не знаем… Не знаем!..» Все отвечали одно и то же.
Куда же направили свой путь люди с Песчаной речки?
Кто знает, сколько дорог и тропинок в лесных чащах на земле наших предков, сколько неведомых и таинственных мест!
Они осели где-нибудь далеко отсюда. И снова обжили дикую, непокорную землю; снова выжгли дремучие дебри под дома и пашни, в поте лица добывая себе пропитание. И еще крепче привязались они друг к другу, уверовав во всемогущество человеческой дружбы.
Они ушли с Песчаной речки, потому что были, как и все мы, связаны неписаным законом и заветами чести, пришедшими к нам от отцов и дедов: не оставлять друга в беде, не покоряться поработителям и не прощать обид и оскорблений, нанесенных безвинным…
Иентхе.
Май 1960 г. — февраль 1963 г.
НГУЕН ХОНГ
(Биографическая справка)
Нгуен Хонг родился 5 ноября 1918 года в Намдине, третьем по значению — после Ханоя и Хайфона — городе Северного Вьетнама, известном своими ткацкими фабриками. Здесь рядом с роскошными особняками заводчиков и купцов (французов, а нередко и вьетнамцев) располагались убогие домишки бедноты; возле магазинов новомодных товаров торговали мелкие лавчонки, а подле увенчанных крестами соборов стояли старинные пагоды, где в полумраке тлели огоньки благовоний; неподалеку от исповедален преподобных патеров зазывали клиентов уличные прорицатели и знахари, и за углом давали нехитрые свои представления бродячие фокусники и комедианты.
Быт небогатых горожан (отец Нгуен Хонга был мелким служащим) отличался в ту пору патриархальностью и простотой. И едва ли не как главное семейное сокровище вспоминал потом Нгуен Хонг коробку со старыми журналами и книгами — французской классикой, стихами вьетнамских поэтов-романтиков Тхе Лы, Лыу Чаунг Лы. Так уж сложилась судьба Нгуен Хонга, что и потом он более двадцати лет прожил в другом городе — Хайфоне, шумном, разноликом, многоязычном, крупном морском порте со множеством заводов и фабрик. Тут, в городах, были, пожалуй, особенно обнажены социальные противоречия; именно здесь чаще, чем где-либо еще, можно было увидеть изнанку жизни, столкнуться с нищетой и преступностью. Подолгу бывал Нгуен Хонг и в Ханое. И потому прежде всего городская жизнь определила тогда круг его интересов, а после во многом — и его творческий путь.