Он вынул три бумажки по пиастру, положил их в руку Бинь, потом кивнул Мыои Кхаю и спросил:
— А где твой карбач?
Тот быстро выложил на стол два пиастра мелкой монетой.
Удивленная Бинь спросила сквозь слезы:
— Это что, муж прислал?
Ты Лап Лы засмеялся:
— Какая ты непонятливая! Эти деньги я заставляю младших вносить в общий дуван, когда у них что-то выгорит.
Сначала Бинь ничего не могла понять, потом ей вдруг стало ясно, откуда взялись деньги, и она стала торопливо совать их назад Ты Лап Лы.
— Нет, спасибо вам, мне ничего не нужно, возьмите их себе…
Она снова заплакала, закрыв лицо руками. Гости, перемигнувшись, встали и тихонько направились к дверям. Ты Лап Лы осторожно положил пять пиастров на кровать. Уже выходя из комнаты, он обернулся и сказал, что зайдет в среду и достанет ей разрешение, чтобы она могла отнести Наму передачу и увидеться с ним.
Гости вышли, оставив дверь открытой настежь, но Бинь даже не подумала встать и закрыть ее. Не в силах шевельнуться, лежала она на кровати; в голове беспорядочно теснились мысли о тех несчастьях, которые угрожали и Наму, и ей самой. Пройдет два-три месяца, и она родит, а Нам еще будет в тюрьме… Что она станет делать? К кому теперь бежать, кого умолять, чтобы выручили Нама? Она не хотела обращаться за помощью к его дружкам. И денег их она страшилась, словно видела перед собой нож, обагренный кровью… Нет, она никогда не посмотрит даже на эти деньги, не притронется к ним…
Бинь вдруг вспомнила, как рожала она год назад.
…В одну из последних ночей месяца, темную и мрачную, она плелась, опираясь на плечо матери, по узкой, извилистой тропинке, среди залитых водой полей. Нестерпимая боль сводила ей все нутро, какая-то неведомая сила, казалось, разрывала живот. Руки и ноги не слушались, перед глазами, покачиваясь, плыли разноцветные круги, в ушах гудело, голова наливалась свинцовой тяжестью…
Бинь, не выдержав, опустилась прямо на мокрую траву и потеряла сознание. Очнувшись, она огляделась вокруг, но никак не могла понять, где находится, хотя хорошо помнила каждый дом в их деревне. В проеме двери чернело небо, словно вход в глубокую темную пещеру. В комнате, где она лежала, не было даже отблеска света.
Мать Бинь сидела рядом и что-то тихо говорила незнакомой женщине со странным лицом. Они были явно недовольны друг другом и препирались:
— Шутка ли — три пиастра! Коли так, я лучше просто уйду, и пусть оно останется у вас.
Женщина засмеялась и ответила:
— Тем лучше! Оно завтра же попадет к деревенским старостам, я заявлю им…
— Что ж, милости просим.
— А меня и просить не надо, все равно я обязана заявить.
В холодной, давящей темноте хищно блеснули глаза повивальной бабки. Потом где-то в доме послышался детский плач, и Бинь поняла, что уже родила. Господи, хоть бы дали взглянуть на него… Но она не смела просить об этом. Время тянулось бесконечно, казалось, прошли долгие часы, пока наконец мать принесла малыша и сунула его дочери:
— На, цацкай своего выродка!
Но даже эти жестокие слова не омрачили радости Бинь. Она нежно положила руку на теплое тельце ребенка, пальцы ее коснулись маленьких ножек, и Бинь тихонько вскрикнула:
— Сыночек!
Мать от злости заскрипела зубами:
— Молчи, шлюха! Что мальчишка, что девчонка — все равно позор падет на нашу семью. Порадовала ты меня!
Бинь мучила жажда. Но мать, не дав ей даже напиться, велела встать и потащила ее во двор.
Возвращались они другой дорогой — вокруг зарослей бамбука, шелестевшего на берегу реки. Прижав ребенка к груди, Бинь старалась ступать как можно осторожнее. Ее бил озноб, ноги совсем не двигались, но она продолжала идти, стиснув зубы. Мать, ворча, шла рядом и время от времени заглядывала ей в лицо с такой нескрываемой злобой, что Бинь содрогалась от страха.
Когда они подошли совсем близко к дому, мать язвительно прошипела в самое ухо Бинь:
— Ну, я для вас, дорогая мамаша, сделала все… Чаду вашему помогла явиться на свет… Уж вы, мамаша, теперь позаботьтесь, чтобы выродок ваш не слишком громко орал, а не то пеняйте на себя…
Бинь тяжело вздохнула: «Скоро опять родится ребенок, смогу ли я его вырастить?»
Она медленно приподнялась, собираясь встать и налить себе чаю, и вдруг увидела деньги, лежавшие на постели. Бинь покачала головой: «Лучше умру, а их денег не трону».
Двигаясь словно во сне, Бинь спустила ноги на пол, встала и, подойдя к шкафу, стала перебирать свои платья, ища что-нибудь получше. Но все вещи были из простой материи и изрядно уже поношены. Бинь откинула крышку сундука и начала рыться в нем. Вытащив оттуда шелковый пояс, два платья из легкого флера и штаны из плотной шелковой ткани, — все еще совсем новое, — она старательно разгладила пояс, вытряхнула из складок платья толченую кору камфарного дерева[20] и расправила каждую штанину. Потом присела, бездумно уставясь вдаль…