— Ах, это ты, Лан.
— Не спишь еще?
— Нет-нет, заходи.
Она вошла, чуть помедлив, и увидала бутылку на столе.
— Как, и вы тоже пьете? — голос ее повеселел.
Я придвинул стул и улыбнулся:
— Садись, пожалуйста.
Но она осталась стоять.
— Отчего ж ты не попросил рюмки?
(Я, чтоб не затруднять хозяек, воспользовался стоявшей в комнате чайной чашкой.)
— Да ну, не все ли равно.
— Нет уж. Я схожу за рюмками.
Шагнув к порогу, Лан обернулась:
— Ты решил один выпить всю бутылку? Не закусывая?
Она рассмеялась.
— Нет, послушай, — замотал я головой, — не надо никаких закусок. Я уж привык…
— И ты никогда не разбавляешь коньяк?
Я не стал отвечать ей и сам спросил:
— Что, дети уже спят?
— Да.
— А тетушка молится Будде?
— Да.
Она не сводила с меня глаз и улыбалась и, судя по ответам, не очень-то прислушивалась к моим вопросам. Ее интересовало одно — бутылка коньяку, которую я собирался выпить в одиночку, не разбавляя, без всякой закуски.
Наконец она повернулась и направилась к дверям.
— Пойду за рюмками, — сказала она и уже на пороге добавила: — Может, и меня пригласишь выпить?
Игривый голос, быстрые движенья — все это так отличалось от обычной ее манеры держаться. Видно, ей очень пришлось по душе то, что я пил коньяк. Ну, а я — от первых же чашечек, от тумана, клубившегося за окном, и внезапного появления Лан — слегка ошалел. И пришел в себя, как раз когда она вернулась с двумя хрустальными рюмками и пачкой сигарет «555».
Прозрачная обертка с пачки была сорвана, но сигареты нетронуты. С самого первого моего визита тетушка Ха предлагала мне сигареты, но я неизменно отказывался. Ведь я не был курильщиком.
Лан открыла пачку и протянула мне:
— Ты, вообще-то, не куришь, я знаю. Но, может, затянешься сигареткой?
Что ж, можно и закурить, хоть это мне не по вкусу. Я взял сигарету. Лан придвинула пачку к себе поближе и тоже достала сигарету.
— Как, ты куришь?
Она усмехнулась, кивнула. Я, смешавшись поначалу, взял со стола спичечный коробок, принесенный Лан, и дал ей прикурить. Потом и сам зажег сигарету, припоминая мельком: нет, за все это время я ни разу не видел ее курящей. Пепельницы в доме всегда были девственно чисты, и вряд ли такая нежная и заботливая мать, как Лан, курит украдкой от детей. Да и принесла она с сигаретами не какую-нибудь новомодную зажигалку, скажем, «Зипо», а обычные спички… Но затягивалась она сигаретой, как заправский курильщик. Нет уж, здесь, на Юге, что ни девушка, то — сложная натура.
Я поглядел на Лан, — она села напротив меня, — и придвинул ей рюмку, другую взял себе. Потом поднял бутылку:
— Пить будешь?
Не увидь я, как она курит, я спросил бы ее по-другому: «Ты, может, и вправду выпьешь со мной?» В ответ на мой категоричный вопрос она кивнула:
— Да, налей, пожалуйста, рюмку.
Я наполнил ее рюмку, потом свою.
— Значит, завтра уезжаешь? — вдруг спросила она.
Я кивнул. Она подняла рюмку:
— Доброго тебе пути.
Чокнувшись с ней, я, в свою очередь, пожелал:
— Будь счастлива.
Выпив до дна свою рюмку, Лан поставила ее на стол и взглянула на меня:
— Ты так и не спросил, как же я здесь живу.
Она улыбалась, глаза лукаво блестели, но вопрос свой она явно обдумала заранее, стремясь вызвать меня на откровенность. Впрочем, врасплох она меня не застала.
— Мама, — ответил я, — в общем-то мне рассказала…
И запнулся, не желая вдаваться в подробности. Лан, того и гляди, снова решит, будто я «ударяюсь в политику». У здешних девушек есть насчет нас, северян, такое предвзятое мнение.
— И потому, — продолжила она мою фразу, — тебе не о чем меня спрашивать? Тебе все ясно?
Вопрос ее прозвучал не просто насмешкой, это был вызов. Пожалуй, здесь не было ничего неожиданного, и все-таки я растерялся. Передо мной сидела совершенно другая, непривычная Лан. Раньше она занималась обычно детьми, помогала матери в саду, читала — все больше романы на английском языке, слушала музыку… Всегда спокойная, мягкая… Собираясь в город, она никогда не красилась. Усаживалась на свою «мини-ламбретту» в расклешенных брюках и блузке в обтяжку, но как раз в меру — все из простой, дешевой ткани. Правда, было в этой нарочитой простоте, как я догадался сразу, особое, скрытое щегольство.
Но сейчас она курила, пила коньяк, глаза ее светились лукавством. Неоновый свет затоплял комнату, за окном колыхался туман… Мысли мои, почувствовал я, пришли в смятенье. Вдруг, словно откуда-то издалека, послышался голос Лан: