Они взобрались на пригорок и сразу за ним, в котловине, показалась деревушка, над нею под горой колокольня, костел, два больших дома — дом приходского священника и школа.
Проходя через деревню, они здоровались с крестьянами, и мать, хотя заблудиться было невозможно, расспрашивала каждого, как пройти к школе.
— Я пана учителя мать!
— А это будут, не иначе, их отец, — добавляли крестьяне, и Домко кивал.
— Отец, отец, верно, — подтверждала Домкова.
Пан учитель в это время как раз зашел к священнику за псалтырью и увидел родителей из окна. Он обмер, словно в него выстрелили, и бросился вон, чтобы они не вздумали еще и сюда притащиться.
Священник тоже глянул в окно.
— Кто же это? Чужие какие-то… — промолвил он по-венгерски.
— Вот и я смотрю, — пробормотал пан учитель и стрелой вылетел из дома, красный словно рак.
По дороге он, однако, умерил шаг и выждал, пока они войдут в школу, чтобы не встречаться с ними у всех на виду и не целовать по своему прежнему обычаю им руки…
— Чего это вы приехали? — крикнул им из сеней; они озирались, не зная, в какие двери войти: никого не было видно, а дверей — три.
Домко понял вопрос, но мать нет, — обернувшись и увидев сына, она поставила корзину на пол и кинулась его обнимать.
— Чего вы плачете? — зашипел сын. — Идите в комнату!
— Это она от радости, не может удержаться… Я ведь ей говорил, — бормотал Домко, пожимая протянутую Яношем руку.
Они вошли в комнату. Домкова осталась ею недовольна: она ожидала увидеть господскую обстановку, а тут — старая кровать, возле нее тумбочка, сделанная из ящика и оклеенная газетами, столик от старой швейной машинки, один стул, на стенах вырезанные из газет картинки, рядок гвоздей и на них пальто, брюки и прочая одежда.
— А постель, столик кто тебе дал? — И матери тяжело стало на душе — раз не смогла справить ему новое, надо было отдать свое. Ноги у нее подкосились, едва успела опереться на кровать.
Домко сел на поданный стул и отвечал на вопросы жены весело:
— Вот женится, жена ему все в дом принесет… Это только вам, женщинам, и то и другое нужно. А мужчине и так хорошо. Я-то как в Америке жил? — И, не отвечая, подумал, что у него в комнатенке место было лишь для одной кровати, и на той спали по очереди: один ночью, другой днем.
Домкова спросила, где он столуется.
— У священника; а о вас я позабочусь. Вы на сколько приехали?
— Незачем тебе о нас беспокоиться! Мы все с собой привезли, — и они принялись развязывать узелки. — Есть у тебя кладовая? Я тебе брынзочки привезла, маслица натопила, да и с дороги осталось, колбаса и хлеб.
— Брынза и масло у нас и здесь есть. Незачем было везти.
— Вот и я говорил, — у тебя еды хватает, да разве она послушает? — поддержал его Домко.
Колокол пробил в третий раз, Домкова успела только убрать что привезли, и они пошли в костел.
Пан учитель усадил родителей под хорами, на последнюю скамейку, и сегодня, сидя за органом, довольно часто ошибался, — звук выходил какой-то гулкий. Народ оглядывался на Домков, — мать всхлипывала от умиления, слушая, как ее «пан сын» замечательно поет и играет на органе. Священник с кафедры искал глазами по костелу «чужаков», но под хорами в полумраке их не было видно.
Во время проповеди на хорах раздался шум — пожилой крестьянин, не дождавшись конца службы, спускался вниз, куда-то спеша. Как потом выяснилось, это был добряк сосед пана учителя, — он побежал сказать жене, чтобы побольше припасла к обеду — мол, придут родители пана учителя.
После службы сын сразу же отвел их к соседу, а сам вернулся в дом к священнику; он должен был зайти с ними и туда, но старики оробели: сын не передал, что пан священник сам захотел их видеть, а они и подумать об этом не смели.
У хозяина, соседа учителя, всего было вдосталь. Хозяйка в сенях рассказала Домковой, как они паном учителем довольны, а Домко с хозяином и другими гостями — пришли любопытные — выпил подогретой, а потом и простой паленки. А на другой день, когда они отправлялись домой, так и не побывав нигде в деревне, Домкова огорчалась, что Яношко не догадался купить отцу хоть поллитра вина…