Экономка подала мне кофе.
— Подожди, — сказала она парню и пошла в комнату.
— Кто же тебя послал?
— Да я уж сам подумал, может, они пришли бы, — сбивчиво проговорил молочник. — Мать-то, того и гляди, совсем задохнется. Уже третий год пошел, как у ней задышка… С осени слегли и все говорят, что смерти ждут… Так уж пусть и не думают, что я даже врача не позвал, раз отец не хочет… Двух кроликов вот продал… заплачу как полагается, если бы пан доктор согласились прийти, да хоть и довез бы, дорога-то плохая. Тут у меня повозка, — он махнул рукой, показывая назад, за спину, где на улице стояла его повозка.
— А сколько тебе лет?
— Двадцатый пошел.
И правда, подумалось мне, такой простак на первый взгляд, а говорит толково. Видать, и вправду ему двадцать будет.
— Да ты уж совсем жених, — сказал я, добавив про себя: «А выглядит мальчикам». — В школу-то ты ходил, читать умеешь?
— В деревне-то пока жили, ходил, а после, как мы в замок нанялись, там уж не ходил. Но вот «Псалтырь» могу читать. Вот и нынче, когда матери плохо, заснуть не могут, я и читаю по ночам разные песни, «Град могучий», к примеру… всю без книжки знаю. И вот эту знаю: «Время радости…» и «Сила божья, чудная…» — два стиха. И еще знаю…
— А кто тебя научил?
— В школе, да и мать умеет.
— А отец? Отец у тебя есть?
— Есть, да он с нами не живет.
— А где же? — полюбопытствовал я.
— Уже целую зиму у этой сучки…
— У кого?
— У скотницы. К нам и есть не приходит.
— Почему?
— Мать-то лежат, а мое варево он, мол, жрать не будет, мать-то съедят, да и я тоже. Да еще, мол, некому ему постирать да пошить. Я-то сам себе…
— Ну, а мать-то отец иногда навещает?
— Заходит… Да он все к скотнице перетаскал, с ней и живет.
— А мать что на это? Скотнице-то?
— Они и не видятся, да мать рада, что та за отцом присматривает.
— А к отцу мать не ходила?..
— Да вот осенью было пошла, звала его… Он ей сказал: «Помирай или оживи, тогда вернусь к тебе». А сейчас, как напьется, все к матери приходит плакать… да потом как разойдется, так бы и добил ее прямо в постели, не вступись я.
— А чего он злится?
— Вроде, мол, мать виновата, что он так опустился…
— Как это?
— Ну, скотница эта… Кому не лень, все у ней перебывали. А ему, мол, стыдно. — Парень, видимо, повторял услышанное от других.
Вернулась экономка и сказала, что доктор сейчас не может, а после обеда непременно приедет.
— А сколько это стоит? Я заплачу и в аптеке, если чего надо… — Молочник покраснел от радости, не зная, куда деть шапку, он то надевал, то стаскивал ее и в смятении, размахивая полами сермяги, лез куда-то под мышку за кошельком с деньгами.
— Ты мне, что ли, собрался платить?! — окликнула его экономка. — Пану доктору, потом, вот дурачок! — Экономка, на правах старого знакомства, назвала его, как принято называть простаков.
— Ну да, конечно. Вы уж позаботьтесь, чтоб он не забыл! — Молочник даже обрадовался этому доверительному обращению, обеими руками натянул шапку на уши и, громко пожелав «доброго здоровья», даже забыл пройти на цыпочках по каменному полу прихожей…
Замок «Заводье» с новой красной трубой расположен в двадцати минутах ходьбы от города. Хозяином там стал какой-то еврей, не знаю, арендатор или уже владелец.
Это было старое, обшарпанное дворянское поместье, двухэтажный дом с причудливой двойной деревянной кровлей и овальными окошками наверху. Прочное строение с множеством сводов.
Шоссе, проходящее мимо замка, сворачивает к парадному входу, представляющему собой ворота с колоннами, защищенными крышей, под которой до сих пор можно разглядеть потрескавшийся герб. Там, на этой вымощенной площадке, в давние времена, когда еще крестьянин работал задаром, разряженные кучеры поджидали своих господ…
Во двор, где хозяйственные постройки, ведет дорога ниже замка, а повыше от шоссе отходит еще одна, со стороны поля.
Мы с моим приятелем-врачом не решились идти в имение по нижней дороге — весь двор казался нам одной разваленной кучей соломы и навоза, поэтому мы обогнули замок и сошли к имению сверху, надеясь, что там подход удобнее. Был конец февраля. Снег, грязь, погода жуткая, и уже смеркалось. Солнца не было, небо затянуто тучами. Когда мы спускались по холму от замка к полуразломанным воротам, нас окликнули женщины, которые выбирали свеклу из бурта, и спросили, нет ли у нас ножа, и еще кричали какие-то неприличные двусмысленности и хохотали, видимо, от того, что мы не отвечали им в тон. Между тем мы добрались, наконец, до двора. Красную трубу винокурни, как и замок, мы видели еще с дороги, теперь она открылась вся, и на нас пахнул запах жуткой гнили… Барда.