Люди видели, что Самко в деревне, передали матери, а где ж ему еще быть, как не у Зузки.
Зузка вскочила в растерянности, не знала, поздороваться ли с той, что так ее обижала, выйти ли вон или еще что делать.
Самко тоже молчал.
У матери внутри все перевернулось при виде Зузки, которую сын ее обнимал, чуть не прокляла ее. Смерила она только Зузку с ног до головы злобным взглядом и, повернувшись к сыну, сказала вроде бы спокойно:
— Вот где ты? Ну что, забрали тебя? — не выдержав, расплакалась.
— Что же вы плачете-то? Разве не хотели вы, чтоб духу моего здесь не было? — без жалости проговорил Самко.
— Как ты можешь… Ведь я тебе мать, — зарыдала старостиха и молить стала Самко, упрашивать, чтоб унял он гордыню, прощения у отца попросил. Мол, тот смирился малость и не так гневается уже.
— Дальше-то ведь хуже будет, — говорила. — Отпадешь ты ему от сердца совсем, а ведь он отец тебе, да и ты еще мальчишка.
На самых слабых струнах играла.
— Не пойду я. Больно мне, что нет у вас для Зузки слова доброго.
— Да кто ж ей чего сделал? А? — прервала его мать.
Тут Зузка осмелела:
— Не заступайся за меня, Самко. Иди, ведь мать зовет.
— А кто же за тебя заступится, коли не я? — спросил Самко.
Тут-то старостиха и не сдержалась, съязвила:
— Да уж есть кому заступиться, вона какая красавица.
И столько в словах ее ехидства было, что понял все Самко. Только потому и не выгнал мать из чужого дома, что осталась еще в нем детская любовь к ней. Однако домой идти наотрез отказался.
А мать просила его зайти, хоть одежку какую взять, мол, смотреть стыдно, старосты сын, а весь в грязном, нестираном.
— Пусть тому стыдно будет, кто этому виной. Ничего, не в лохмотьях хожу, да и не буду, покуда здоров. А на службе казенное дадут.
Самко ведь теперь и стирал себе сам, а переодеться-то было не во что. А костюм его, хоть и праздничный был, за работой с деревом, да на нарах пообтрепался.
— Чего слова попусту тратить, — ничего не выйдет, это б и вам и отцу перемениться надо было б. Сказал — не пойду, и это мое последнее слово.
— Помогай тебе бог, как и ты нам эти два месяца, — угрожающе заключила старостиха и ушла.
— Самко, может, сходил бы? А там видно было б… — промолвила Зузка.
— Чего ж видно? Хорошего от них ждать нечего, и так натерпелся, а пойду — и того хуже будет.
— А все из-за меня, — вздохнула Зузка.
— Из-за тебя, счастье ты мое, — схватил ее за руку Самко, — да я в огонь и в воду за тебя пойду, но в обиду не дам ни злым людям, ни родне моей, — и расцеловал Зузку в обе щеки.
Ближе к вечеру пошла Зузка к скотине, чтоб хозяев хоть этим ублажить. Ей еще надо было ряднину подрубать, а ведь она от полудня с Самко была, ни стежка и не сделала.
Самко пошел тропкой вдоль ручья. Снега у тропинки уже не было, стаял.
Не успела Зузка коровам, овцам корм задать да напоить, и хозяева вернулись, Штефан с Цедилковой.
— Ну, вот, — начала бабка, — наш-то Штефко хоть сейчас жениться может.
— Не мучайте меня, дай бог, пускай женится, — ответила Зузка и еще что-то добавила, старуха и примолкла.
Штефан рта не раскрывал, все курил, к вину-то не привык, бедолага, а подносили ведь много…
Пока Зузка доила, Самко дожидался на дворе.
Потом вышли они за околицу, а вернувшись с темнотой, за домом дождались полночи и прокрались к Зузке в каморку.
Чтобы Самко не проспал, говорили до утра. А едва забрезжил рассвет, собрался Самко уходить:
— С богом, вечером опять забегу на часок-другой, жди!
— Приходи, Самко, приходи, — Зузка тихонько прикрыла дверь и только тогда ненадолго прикорнула.
Сенокос!
Солнышко едва задремлет — и снова уже из-за леса поднимается. А погода! Разве тут дома усидишь?
Луга оживают, вся деревня там. До́ма только старые, да малые, да больные.
Шум, песни, крики не умолкают ни днем, ни ночью.
Вечером глянешь с холма — сотни огней перед тобой, это косари в поле ночуют, чтоб поутру, по росе, пока солнышко не припекает, приняться за дело, ведь
Женщины уже затемно идут домой — надо скотину накормить, да косарям еды, табаку, вина на день припасти.
А вон кто-то бежит, да не тропинкой, а через кусты боярышника, по камням, по воде, поспешает в деревню. И свету ему не надобно. Пока другие спать укладываются, соберется быстро, а часа через два-три, все еще только первые сны видят, он уже обратно тут как тут.
Повалится и уснет, утром не добудишься.
Да это ж наш Самко, ну и другие парни, что прошлой ночью кто перышко со шляпы, кто платочек, кто колечко, а кто и стыд позабывши, этой ночью у суженой искали, да и на другую ночь снова собрались идти.